Между тем время близилось к вечеру, и вскорости лес очутился совсем перед нами. Высокий был лес — из строевой елки, и показался он мне чересчур агромадным. Прямо-таки конца-краю не видно. Господин же Чучуев стал поторапливать.
— Въезжайте, — говорит, — поскорее в лесные дебри. Нечего медлить.
Хлестнул я оленей кнутом, и со всего размаха свалились мы моментально в лесную яму. Так нас санями и накрыло сверху. И снегом, конечно, забило рот. Даже выругаться не успел по причине досады. Зато как высвободился из-под саней, стал я упрекать господина Чучуева насчет поспешности.
— Это, — говорю, — все из-за вас. И вечно вы куда-то спешите! Кабы, — говорю, — с оглядкой ехали — ничего бы подобного не случилось.
А господин Чучуев, хоть и кроткого был нрава, то же самое разобиделся.
— Нет, — говорит, — вина здесь моя отсутствует. Наоборот, из-за вашей поспешности лишены мы теперь молочных продуктов.
И на оленей показал пальцем. Раскрыл я, конечно, рот от удивления.
— То есть, — спрашиваю, — при чем здесь моя поспешность?
Язвительно господин Чучуев усмехнулся на это.
— А зачем вы рога спилили? Кабы, — говорит, — вы не поспешили рога спилить, можно было бы подоить оленя.
— Да при чем здесь рога? — спрашиваю.
— А при том, — говорит господин Чучуев, — что в темноте и не отличишь, которая из оленей есть самка. Только по рогам и можно было определить.
Словом, поспорили мы тогда довольно изрядно. Однако как было темно и холод пронизывал — задал я себе теорему. «Надо, — думаю, — с ночевкой устраиваться. Этак недолго и вовсе замерзнуть». Главное, слышу, шумят над нами деревья лесные — холодом веет от них. А вокруг уже окончательно потемнело.
— Собирайте хворост! — говорю я господину Чучуеву. — Довольно нам спориться. Я же тем временем насчет палатки постараюсь.
Вижу, полез господин Чучуев на снежный бугор — потому незлобивый был человек и долго не помнил обиды. Но как вылез он и огляделся по сторонам, вдруг внезапно воскликнул:
— Огонь, — кричит, — поблизости!
— Где? — спрашиваю.
— Наискосяк от нас!
Выскочил я, понятно, вслед за ним на возвышение. И впрямь вижу, вроде как окно светится. А присмотрелся лучше и понял: безусловно, строение человеческого дома. В первый раз за все время нашего путешествия осенил я себя крестным знамением. Снял шапку и господин Чучуев.
— Благодарите, — говорит, — судьбу. Жилище это обитаемое и, конечно, является зданием.
Пошли мы на огонек через мелколесье — на каждом шагу спотыкаемся. Однако и не замечаем тягости собственного пути. И одна только мысль у обоих: лишь бы добраться к теплу. А огонек, конечно, сияет себе все ярче и ярче. Только как подошли мы приблизительно к дому, вдруг наскакивают на нас четвероногие существа. Вскрикнул господин Чучуев и назад подался.
— Волки! — кричит. — Спасайтесь на дерево!
Бросился было и я в сторону, но вовремя остановился.
— Какие же, — говорю, — это волки, когда они изъясняются по-собачьи? Самые обыкновенные псы и ничего особенного из себя не представляют.
Тут меня, конечно, одна из собак укусила. Закричал я, рукой ухватился за ногу.
— Пиль! — говорю. — Ату! — и прочие собачьи названия.
Вижу, отстала она от меня и на господина Чучуева устремилась. И другая туда же бросилась. В этот же самый момент происшествия вышел из дому человек.
— Кто там? — спрашивает.
Вижу, ружье у него в руках и за поясом нож болтается.
— Люди, — говорю. — Русская интеллигенция.
Подошел он поближе, цыкнул на собак. Замечаю, не старый еще человек, хоть и большая у него растительность волос.
— Вы же, — спрашивает, — кто такие будете? Каторжные преступники или либералы?
Подивился я такому вопросу. И господин Чучуев молчит.
— Ну все равно, — говорит. — Пойдем в горницу. Сам теперь понимаю, что есть вы либералы. Каторжный человек, тот в эту пору тайгой не ходит. Ему и днем в лесу вольная волюшка.
Вошли мы с ним, понятно, в горницу. И уж здесь, скажу, обогрелись мы до мозга костей. Даже пар пошел из нас, как уселись мы возле теплой печки. А хозяин наш очень оказался обходительным гражданином.
— Кушайте, — говорит, — что Бог вам послал.
И миску со щами на стол выставил. Набросились мы на горячий ужин, можно сказать, с поразительным интересом. И господин Чучуев оживился за едой, стал излагать свои мысли.
— Я, — говорит, — человек демократический. Убеждения мои такие насчет еды. Иному деликатесы нужны, а мне совершенно безразлично. Лишь бы, — говорит, — щи были с говядиной и пирог какой. Да самоварчик постоянно горячий. А при такой обстановке мог бы я обдумывать свои ученые труды.