— Вы, — говорю, — благородной души человек, господин Чучуев!
А он, как всегда, только улыбается и глаза в землю потупит. Скромность ему мешала гордиться заслугами…
И вообще — как рассказать о той или иной его стороне? Теперь когда вспоминаю о нем, то с беспристрастием говорю: в его лице наука, безусловно, что-то потеряла. Но этим, конечно, всего не скажешь. Надо было самому его знать, чтоб оценить все качества его характера.
Помню, в тот год мы занялись изучением воды. Возьмем, например, каплю и рассматриваем ее под стеклом. Очень интересные бывали капли. Одна, например, совсем мутная, а другая горит, как алмаз. Красивое получалось зрелище. Здесь же и опыт какой-нибудь произведет господин Чучуев.
— А теперь, — говорит, — выльем воду на научную почву.
И перельет, понятно, из одного сосуда в другой. И уж как объяснит! Младенцу станет понятно. Заслушаешься, и время пробежит незаметно. Забудешь иногда про еду, пока не напомнит об этом голод желудка.
И тут суждено мне сказать о самом губительном факте. Прихворнул как-то под осень господин Чучуев, простудился немного. Укрыл я его одеялом и голову собственноручно смочил.
— Лежите, — говорю, — спокойно. Много вы занимались в последнее время. Нельзя так. Отдохните если не для себя, то хотя бы для пользы науки.
А он, как всегда, улыбается тихо.
— Нельзя, — говорит, — отдыхать, когда ожидает ученое поприще.
— Нет уж, — говорю. — Пускай подождет. Из-за поприща я вам болеть не позволю. Извольте лежать.
И как назло в тот день ветреная была погода, а к ночи еще атмосферные осадки выпали, вроде манной крупы. Растопил я печку и чайник поставил. Сам же уселся с книгой. А снаружи гудит ветер и бьется в окно. И вдруг говорит господин Чучуев:
— Откройте в столе книжный ящик и достаньте оттуда порошки. Лихорадочное у меня состояние, и нужно принять что-нибудь против температуры.
Передал я ему порошки и опять уселся читать. И задумался я, между прочим, над книжными истинами. «Сколько ума, — думаю, — на каждой странице! И какие герои в романах!» В особенности фраза одна меня поразила из героических уст. Насчет любви была эта фраза…
Тут внезапно застонал господин Чучуев. Отложил я в сторону книгу, повернулся к нему лицом. И такое увидел — никогда во всю жизнь не забыть!
Гляжу, поднялись у господина Чучуева на голове волосы и сам он скорчился на постели. И что-то пытается рассказать при помощи хриплого звука. А губы у него побелели, и пена на них показалась. Вскрикнул я, подавленный открывшейся передо мной картиной.
— Что с вами? — кричу, — Скажите, ради Бога!
А он рукой только машет и вообще объясняется жестами. Подбежал я моментально к ложу больного.
— Скажите, — говорю, — что случилось?
— Крысы… крысы это, — хрипит господин Чучуев.
И повалился опять на постель. Пошли по нем судороги, и даже мускулы сократились. Я же стою перепуганный и не знаю, как оказать медицинскую помощь. Наконец отдышался кое-как господин Чучуев и ручкой меня поманил. Склонился я над ним, а он еле слышно шепчет:
— Несчастье случилось большое. Против крыс порошки я принял. На всякий случай хранились в столе порошки эти.
Всхлипнул я даже от горя, услышав его признание.
— Ах, Боже мой! — говорю. — Как же вы допустили такую неаккуратность!
А он опять ручкой показывает:
— Откройте поскорее другой ящик. Есть там пилюли в другой коробочке.
Бросился я моментально к столу, отыскал пилюли.
Проглотил господин Чучуев одну из них и вдруг на коробку уставился взором. И застонал сейчас же.
— Не те, — говорит, — пилюли. Ведь эти же против запора.
Растерялся я окончательно.
— Здесь, — говорю, — еще лекарство имеется в стеклянной бутылке.
— Дайте скорей, — говорит господин Чучуев. — Должно быть, мятные капли.
Однако как выпил он немного из ложечки, то внезапно заплакал:
— И это не то. Против мозолей этот бальзам. По запаху слышу.
И уж тут ему совсем худо случилось. Изменил моментально окраску лица и даже позеленел. Заплакал и я, глядя из сострадания. И сейчас же мысль появилась: «Надо бежать за доктором».
Выскочил я без шапки наружу. Темнота была в улицах, и дождь шумел. И ни души по соседству, одни фонари горят. Знал я хорошо адресок русского доктора, который не раз студентов использовал. Прямо, не задумываясь, побежал я к нему. Долго пришлось мне, однако, стучать в парадную дверь. Наконец появился доктор. Взлохмаченный такой старичок, и брови у него густые. Объяснил я ему наскоро, в чем дело.
— Совершенно, — говорю, — зеленый лежит пациент, и никакой красноты не видно на теле.