«И надо будет узнать, что вообще она кушает… Ежели, например, кушает ананасы, то следует запастись… А может быть, только крем-бламанже?..»
Он даже осунулся и побледнел за эти дни, предшествующие ее приезду. Потом неожиданно, задолго до предполагаемого срока, получилась открытка.
Петр Петрович совсем обезумел: Эсмеральда в Берлине! Эсмеральда в отеле Бристоль! Он вдруг заколебался: не следует ли явиться во фраке? Пожалуй, во фраке можно будет сойти за барона… Но на фрак, увы, ему не хватало денег. У него был только белый жилет и атласный галстук…
К шести часам он был уже одет и выбрит, с попархивающей у подбородка атласной бабочкой.
Эсмеральда ожидала к семи. Берлинское небо хмуро затянулось дождем. В мокрых, похлюпывающих, позванивающих каплями улицах на тонких чугунных стеблях распускались желтые розы. Наполированный до блеска асфальт повторял отражения фонарей, раскачивая их взад и вперед и вдруг затушевывая в дымном ветреном набеге. Негритянским джазом барабанило в водостоках. Сквозь прописные линии дождя корчились под зонтиками идущие мимо люди. И вот наконец Петр Петрович отыскал глазами скромную вывеску отеля Бристоль, повисшую где-то в воздухе разноцветным лампионом. Здесь он остановился: у него от волнения подкашивались ноги. Ведь в этом доме он увидит… увидит… И неловко, бочком он пролез в вертящуюся дверь… Иной, светлый и теплый мир заструился розовыми обоями, плетеными креслами, пальмами и коврами, шаловливо пропищал калорифером, и вдруг все застыло в дрофиной бороде сидящего в углу важного швейцара. Петр Петрович снял котелок. Уютно пощелкивали часы. За деревянной перегородкой с голубых вершин Пиренеев скатывалась вниз на лыжах рекламная красавица в белоснежной фуфайке. Швейцар глядел на Петра Петровича, корректно похрустывая газетой.
— Guten Abend[33],— сказал Петр Петрович. — Здесь есть одна дама из Ревеля… Eine junge Frau…[34] И я хотел бы увидеть лично…
— Frau aus Revel?[35] — спросил швейцар, не совсем понимая Петра Петровича.
— Из Ревеля, — обрадовался Петр Петрович и тут только вспомнил про чайную розу, которую небрежно мял в руке.
— Господин, вероятно, еще не знает, — сказал швейцар, чуть понижая голос. — Даму из Ревеля сегодня утром арестовала полиция. — Он подмигнул глазом. — Фрау была из таких… понимаете? Из международных… Хе-хе… Она охотилась на мужчин…
Петр Петрович легонько вскрикнул:
— Эсмеральду арестовали!.. Эсмеральду увезли!..
Он стоял, как будто его пронзили шпагой, пошатываясь, с остекленевшим взглядом. Эсмеральду… Его любовь!.. Вихрем возникли и побежали мысли: «Если арестовали, то надо сейчас же освободить, спасти… послать погоню. Быть может, лучше всего обратиться за помощью к какому-нибудь графу. Но как узнаешь в толпе, как отличишь? — с отчаянием подумал Петр Петрович. — Все, все теперь в котелках, и каждый похож на графа. — Внезапно мелькнула догадка: — Могут заточить в монастырь… Уже раз было заточили. И тогда спас Христоф… Нельзя терять ни минуты…»
Он стремглав бросился к выходу. Костяной дробью прошел ветер по скользким булыжникам на тротуаре. Сбивало вбок, хлестало дождем и ветром. В щелях и скважинах журчало, урчало и клянчило — выклянчивало спасение. Над фонарем сыпали из решета. В том месте, где на мостовую ложился алый луч рекламы, бежала полоска воды с ярко-красными, лопающимися пузырьками… И вместе с сыростью, с осенним мраком в душу Петра Петровича входило отчаяние, ширилось там и росло, вырастало с боков огромными домами, провалом улицы, по которой он бежал, не думая вовсе о направлении. Прохожие шарахались в сторону, по-черепашьи оглядываясь назад. Какой-то толстяк, на которого он налетел в переулке, закричал тонко и протяжно, как в любительском хоре. Организовывалась погоня. Посвистывая на бегу, тяжело переваливался полисмен. Акулами сплывались уличные зеваки. Собиралась толпа… Пробежав сквозным пассажем, Петр Петрович вдруг очутился на фиолетово освещенной площадке у входа в кинематограф и здесь споткнулся, упал, но тотчас же поднялся на ноги, весь фиолетовый, будто его окунули в чернильницу, а вокруг уже толпились фиолетовые дамы и мужчины, разглядывая его с фиолетовым недоумением. Фиолетовый полисмен подходил, как индюк, пофыркивая носом. Тогда, опершись рукой на колонну, Петр Петрович обвел толпу ищущим взглядом. Он искал графа. В плотной стене пошатывающихся котелков и шляп он пытался найти хоть один аристократический облик, но видел круглые лица, лоснящиеся и жирные, усмехающиеся рыбьими губами, похожие на фиолетовых мертвецов. И вот, наконец, что-то иное… Худое лицо с лошадиным оскалом. «Должно быть, герцог», — подумал Петр Петрович. Он снял котелок и раскланялся. В толпе дружно и весело заржали.