— Милостивый государь! — закричал Петр Петрович по-русски. — Они ее арестовали!
Потом, с внезапным вдохновением, он быстро и витиевато заговорил о своей любви к Прекрасной Эсмеральде. С самим собой он вспоминал теперь зеленые русские весны, захолустный закат с кегельными верхушками колоколен, зубчатые короны деревянных заборов, за которыми впервые проступило ее лицо, и те дороги за городом, где он бродил, слушая жаворонков и удодов, русские дороги, косогорами подкатывающие к небесам. Он видел пригорок и фиолетовую мельницу на нем, помахивающую крылами, один какой-то день, ясный и тихий, когда, почти задыхаясь от сладких предчувствий, он ожидал за околицей возможную аристократку.
И об этом нельзя было рассказать никакими, никакими словами, он только путался, только сбивался и вдруг заплакал, прикрыв лицо ладонями. Потом, очнувшись, он снова стал умолять.
— Можно послать погоню, герцог, — просил Петр Петрович. — Можно перехватить их на большой дороге… И ежели мне дадут шпагу, герцог, то я весь к вашим услугам.
Он просил, он умолял вернуть ему Эсмеральду. Но полисмен уже взял его под руку, а с другой стороны подходил сам герцог, и они оба повели его к автомобилю. Толпа раздвинулась. Зашумел и запыхтел мотор. Город повернулся освещенной панорамой, замелькал мутными бусинками фонарей, обнажая и закрывая площади, отгораживаясь серыми домами, и потом все ухнуло в темноту, качнулось ветвями, мягко прошелестело и остановилось у странно знакомого дома. «Да ведь это салон, наш салон», — удивился Петр Петрович. Вот калитка, раскрывающаяся вовнутрь, освещенная теперь ацетиленом, и коридор, гулко повторявший их шаги, и, наконец, рыжая борода доцента, мелькнувшая на повороте.
А из уборной, пошаркивая туфлями и придерживая рукой спадающие вниз брюки, вышел худой и высокий господин, тоже странно знакомый («Должно быть, аристократ», — подумал Петр Петрович), и тут же он узнал бледное лицо маркиза Хитомуры.
— Амманулла обманула, — шепнул, проходя, маркиз.
— Обманула, — как эхо откликнулся Петр Петрович.
Он хотел отвесить галантный поклон, но рыдания подступили к горлу, и он ограничился жестом, выражавшим полное отчаяние. Трудно было соблюсти этикет в такую минуту.
Рассказы
Роман с сапогами
«Вот так сюжет! И выдумает же такое! Даже смешно… Роман с сапогами…
Нет, Иван Иваныч! Куда уж нам теперь. Где уж.
Нынче от литературы иного и не жди…»
«Ругайте», — подумал я.
А все-таки мой роман самый правдивый на свете.
Это были настоящие длинные офицерские сапоги, со шпорами на каблуках и с вырезными отворотами.
Денщик офицера, жившего в нашем доме, только что их вычистил и поставил для просушки у стены в палисаднике. Я уселся на корточках поблизости и, не отрываясь, смотрел на их черный глянец. Смотрел вожделенно и с завистью.
«Вот так сапоги! — думал я. — Ах какие сапоги! И притом самые настоящие».
Мне было уже около семи лет, и немудрено — вещи военного обихода интересовали больше всего на свете.
— Эй, малец! Подь сюда! Да иди, не бойся.
Сквозь прутья редкой ограды увидал настоящего большого солдата в серой шинели и с голубой фуражкой на голове.
«Неужели это он со мной говорит?» — подумал я, замирая от радости, и, вскочив на ноги, подошел к забору.
— Ты молодчага, парень, — сказал солдат. — Сразу видно, что будешь военным… Есть у тебе это, братуха, в шагу.
«Еще бы», — подумал я и покраснел до ушей.
— Ты, конечно, видишь — вон там сапожки стоять господские, — продолжал солдат. — А надо тебе сказать спервоначалу, что я есть, стало быть, сапожник.