Дмитрий Игнатьевич и сам не понял, заснул он или просто глубоко задумался, но вдруг он вздрогнул, сознание включилось, вокруг стало шумно, и он понял, что его трясёт за плечо Джинтоник:
– Эй, Гнатич! Ты живой? Слышь?
– Да-да, Коля, живой, живой.
– Может, тя в больничку закинуть, а? Чёт ты доходной какой-то.
– Нет-нет, домой меня отвези, – Дмитрий Игнатьевич почувствовал унизительную зависимость от Николая.
Джинтоник усадил Дмитрия Игнатьевича на заднее сиденье «копейки» с тонированными стёклами. В салоне горели разноцветные лампочки непонятного назначения и громко выл шансон: «Таганка, все ночи, полные огня. Таганка, зачем сгубила ты меня?»
– Коль, ну что это, какая таганка? – укоризненно возмутился Дмитрий Игнатьевич, показывая пальцем на магнитофон.
– Ага, понял! – Джинтоник поменял кассету и по салону разнеслось душещипательное: «Разведены мосты. Разведены дороги. Это Кресты, это Кресты и разлука для многих».
– Пуф! – Дмитрий Игнатьевич шумно выдохнул и бессильно махнул рукой.
Пока ехали, он нашел в кармане куртки бумажку с телефоном Михаила, и у дома, выйдя из машины, попросил у Джинтоника сотовый.
– А… Миша? Это папа. Не спишь ещё?
– Нет, не сплю. Здрасьте, Дмитрий Игнатьевич.
– Привет-привет! Слушай, как там девочки наши, ты им звонил?
– Да, звонил, нормально всё. У Вас как? Выходили на связь эти, с металлоломом из «Гемтреста»?
– Нет, Миш, больше я их не видел. Думал, ты с ними как-то договорился уже. Но, ты знаешь, мой… этот… ученик, можно сказать, видел, как они какой-то прокат грузили прям из офиса. Как ты думаешь, мне им сказать об этом?
– Скажите, скажите, – отвлеченно ответил Михаил.
– Так а ты с ними как, не уладил?
– Скоро, папа, уже скоро.
– А, ну, хорошо, Миш. Давай, тогда. Я тебе перезвоню ещё.
– Да, папа, пока!
Дмитрий Игнатьевич отдал телефон Джинтонику.
– «Перезвоню! Перезвоню!» – передразнил его Николай. – К хорошему быстро привыкаешь! Да, Гнатич?
– И к плохому тоже… Спасибо, Колян!
Дома Дмитрий Игнатьевич швырнул медведя на банкетку в холле и попросил Лиду, как у нее будет время, убрать его подальше:
– Зойка приедет, ей подарим, – объяснил он появление мягкой игрушки.
– Ладно, спрячу, – пообещала Лида. – Канарейка очень нравится моим ученикам. Одному, во всяком случае, точно. Стоял сегодня, смотрел на нее, мать насилу увела.
– Хм, – Дмитрий Игнатьевич подошел к клетке, – еще недели нет, как она у нас, а уже, смотри-ка ты, разъелась пичужка.
От ужина Дмитрий Игнатьевич отказался. Он закрылся в комнате, повалился на диван, в чём был, не раздеваясь, и мгновенно заснул.
Лида
Поиск своей фамилии в списках поступивших для Лиды был чистой формальностью. Она шла в приемную комиссию, не испытывая тех эмоций, которые обычно захлёстывают абитуриентов. С утра она надела тёмно—бирюзовое платье в белый горох и с белым кушаком, новые босоножки под цвет платья и, в знак окончательного прощания с детством, подвела глаза чёрным карандашом. Укрепив в волосах заколку-крабик и мотнув для верности головой, Лида щелкнула по носу, крутившуюся рядом Кристину:
– Улыбнись, не похороны.
– Ты красивая! – Кристина подняла большой палец и надкусила яблоко. – Везёт тебе.
– Потерпи. Через три года и тебе повезет. Пока!