И все-таки прошли месяцы, прежде чем началось судебное разбирательство, ибо одного из главных подозреваемых, солдата Рунге, отпущенного в свою прежнюю воинскую часть и дезертировавшего по дороге, смогли обнаружить и арестовать в одном из отрядов пограничной стражи только в середине апреля. Процесс начался в середине мая в военно-полевом суде Гвардейской кавалерийской дивизии, членом которого стал и капитан-лейтенант Канарис. Имперское правительство неоднократно и до такой степени активно вмешивалось в процедуру подбора состава суда, что это дало обвиняемым повод заявить о предвзятости судей. Тем временем произошли события, значительно ослабившие интерес общественности к процессу. В Мюнхене была провозглашена советская республика, но через четыре недели, после ожесточенных уличных боев, снова свергнута. Еще перед началом судебного разбирательства пришло известие об убийстве в Мюнхене заложников; этот эпизод как нельзя лучше иллюстрировал глубину падения политической морали в Германии по вине, главным образом, крайне левых, чьи вожди сами стали жертвами этого нравственного разложения. Накануне начала процесса граф Брокдорф-Ранцау получил в Версале от союзников условия мирного договора, который Шейдеман назвал «ограниченным сроком смертным приговором».
По пути в зал суда большинство военных судей вместе с приглашенными семьюдесятью свидетелями и семью экспертами могли прочитать, как утренние газеты дружно осуждали «насильственный мир».
Несмотря на вызванные этими событиями волнения, заседание суда прошло по-деловому и без каких-либо помех. Позднее крайне левые попытались дискредитировать приговор военно-полевого суда, называя его пристрастным. И социал-демократическая «Форвертс», признавая факт тщательно проведенного предварительного следствия, сожалела, что четверо офицеров, участвовавших в убийстве Либкнехта, были полностью оправданы, и критиковала приговор по делу Люксембург, прежде всего, в той его части, где главного обвиняемого, старшего лейтенанта Фогеля, приговорили к тюремному заключению, но не за причинение тяжкого телесного повреждения или умышленное убийство, а всего лишь за злоупотребление должностными полномочиями. Но ведь после заключения врачей, проводивших вскрытие в присутствии тайного советника Бира, которое ничуть не противоречило показаниям участников драмы, другого приговора, по крайней мере по делу Либкнехта, нельзя было и ожидать; во всяком случае, не было никаких оснований сомневаться в добросовестности судей. Эту точку зрения отстаивала и демократическая газета «Воссише цайтунг», которая писала, что даже суд присяжных едва ли смог бы принять иное решение, чем военный трибунал. Однако, добавил автор статьи, психологический климат в гражданском суде был бы другой и общественность встретила бы его приговор с бо льшим пониманием. Конец фразы напоминает о развернутой в печатных органах крайне левых злобной кампании, раздувавшей и подогревавшей в рабочих массах недоверие к военным вообще и к военному судопроизводству в частности. Приведем отдельные выдержки из комментария «Франкфуртер цайтунг» (№ 359 от 16 мая 1919 г.): «Если уже эта часть приговора (имеется в виду оправдательный вердикт в случае с Либкнехтом. – Авт.) используется для того, чтобы представить весь судебный процесс как фарс, то необходимо констатировать, что, насколько нам известно, никто из критиков следственных органов и суда не привел конкретные данные, позволяющие усомниться в добросовестности судей. И недаром такой умный и непредвзятый наблюдатель, как Стефан Гроссман, присутствовавший на всех судебных заседаниях, делясь своими впечатлениями, в газете «Воссише цайтунг» писал, что ни один из судей ни разу не пытался обойти или нарушить закон в пользу обвиняемых».