Он сразу показал Брянову, как с ней обращаться и как крепить ее под рубашкой. Для взрыва был необходим аккумулятор, якобы особой модификации. Такой аккумулятор, по словам Модинцева, террорист мог купить «в любой стране Европейского сообщества», например, в той же Испании. Таким образом Брянову полагалось попасть в самолет без взрывателя: так его «спонсор» немного подстраховал себя от большого греха.
Напоследок, перед тем, как пожелать Брянову удачи, Марк Модинцев дал ему последний дельный совет: по возможности, не стрелять из газового пистолета в тесном помещении…
Брать штурмом «чертов госпиталь», который явно неспроста обосновался в родовом имении Пауля Риттера, его повезли на том же самом джипе. Кроме него и водителя, в машине сидел еще один человек, какой-то особо доверенный охранник босса.
За Кольцевой автодорогой у Брянова появилось тревожное предчувствие. Он попытался отмахнуться от него, но не удалось. Тревога быстро нарастала, и тогда он прислушался к ней и понял: скорее всего будет хуже, чем в Венеции. Теперь он, пожалуй, смирился бы и с мнемозинолом.
И вот стали приближаться будто бы очень знакомые холмы.
— Хорошо бы сначала издалека посмотреть… — начиная холодеть, заметил Брянов.
— Будет место, — буркнул с заднего сиденья охранник. — Проскочим немного дальше, за развилкой свернем… Там как на ладони.
Как на ладони…
Он вышел из джипа, опустив взгляд на обочину и стараясь собрать все душевные силы Александра Брянова. Он привалился поясницей к капоту… и, только обретя эту случайную, чужую опору, поднял голову. Мягкий, как воздушная волна, удар — в лицо, в мозг, в самую глубину вздоха… и вновь незримо разверзлась бездна в необратимо стремительном разряжении вселенной. Пестрый гон борзых… змей в небе… незыблемая пирамида ели… мутно-зеленый фон поляны и четкий узор плетеного кресла… матушка в светлом широком платье… летний зонтик… белая чашка с золотым ободком… и все бесплотно мелькало на разлетавшемся поверхностном натяжении бездны… Нестерпимый простор. Как тогда — в «Золотом колосе» — затрясло его, к горлу подкатил жгуче-давящий комок, и он не смог сдержаться, только закрыл рукою лицо.
Его душила нестерпимо чужая тоска, ностальгия…
— Укачало, что ли? — расслышал он сквозь звон в ушах удивленно-сонный басок позади.
…Ностальгия, похожая просто на тошноту, когда тебя укачивает на дороге или на море… когда сам уже не хочешь никакой дороги и никакого движения, но ничего не можешь с собой и своей судьбой поделать.
И внезапно во тьме он наитием различил узкий прямой проход в подземелье.
Лабиринт?!
Так же внезапно ему полегчало… бездна заполнилась… вдруг вся вместилась в его душу.
Все прошло.
Еще не убирая руку, не отрывая глаз, он уже без боязни вспомнил тот нестерпимый простор. Пауль Риттер имел в своей жизни, в самом ее начале, истоке дней, чего-то гораздо больше, чем было у Александра Брянова, — как раз того, что уже потом, спустя много лет, невыносимо больно терять… и вспоминать.
Он отчаянно оттолкнул от себя чужую, железную опору, нашел силы сделать шаг — и убрал руку с глаз.
Почти все на свете изменилось.
Пропали все тихие и вечерами таинственные леса, которые Пауль Риттер так любил. Усадьба осталась на голом месте, а рядом с ней появилась обнесенная грозной бетонной стеной зона, где за плотной мешаниной тополей виднелись матово-серебристые цистерны и грубый, удавоподобный узор труб. На другой стороне света появилось серое стадо панельных пятиэтажек какого-то поселка.
Ныне как-то маскировочно, в хаки, выкрашенный родовой дом Риттеров тоже был обнесен тюремно-бетонной стеною.
Если бы все на свете осталось неизменным, то с ним, Александром Бряновым, наверно, случилось бы худшее: он бы исчез, а остался бы один Пауль Риттер, его тень на чужой дороге и в чужом мире…
Бетонные стены и опустошенная земля оказались спасительной опорой для Александра Брянова.
«Вот и пусть будет так, — успокоил он себя. — Вот и хорошо. Всяк кулик на своем болоте велик».
Он осмелился еще раз закрыть глаза.
Совсем уже взрослый Сан Саныч в своей черной «косухе»… улыбающаяся Наталья… отец на велосипеде… его, Саши Брянова-старшего, матушка, сидящая в кресле перед телевизором… голубоватый отсвет черно-белого экрана на ее лице…
Вот как будто и все… и ничего больше… и какой-то огромный провал в памяти… во всей судьбе… а что провалилось — не видно, не ясно.