Ерзая на замасленном дерматиновом сиденье, я полюбопытствовал, отчего Мопс, парень состоятельный, не обзаведется более приличным средством передвижения.
– Чтобы его сперли? - донесся вопрос-ответ. - Да и вообще на хрена? Этот агрегат как обошелся мне в триста монет, так за триста и отъедет через полгода к новоприбывшему лоху. А потом - я же не фрайер, мне выпендреж ни к чему… - Он задумался, посерьезнев своим пухлым, румяным личиком. - Да и вообще, я человек бедный, - продолжил убито.
– Ну, да-да…
– А чего, не так? - завелся Мопс. - Это вы там на «Мерседесах» разъезжаете, миллионы наживаете…
– А когда доходит до дела, - торопливо процитировал я, - вам требуется лопух, который потянет на себе весь груз работы и получит несчастные, рабские крохи… «Шестерка», которую используют.
Мопс покосился на меня с демонстративным неприязненным вызовом, но промолчал.
Слово «использование» в Штатах больше чем слово. Это категория. Популярная норма, обозначающая бескорыстную услугу или бесплатный труд. И американское население повседневно и упорно озабочено тем, чтобы данного лиха избежать, одновременно уловив в его силки утративших бдительность соотечественников.
– Что насчет этих «линкольнов»? - перевел я беседу в деловое русло. - Подступы обнаружились?
– Пока нет реальных денег, сдались мне подступы! - хамовато отозвался Мопс.
– Деньги будут завтра.
– Ну и подступы завтра! Я - человек конкретный! И вообще, здесь - Америка! Это вы там у себя языками чешете, а тут разговор простой: есть бабки - есть песня! А пока бабок не видно…
Я равнодушно пожал плечами. Мопс оставался самим собой, ничего не менялось. Сейчас последуют пространные рассуждения о российской необязательности, несобранности, о том, что никто там, за океаном, не думает, что господин Мопсельберг теряет массу времени, олицетворяющую упущенные деньги, отвлекаясь на пустой маркетинг, не подтвержденный финансовыми гарантиями…
Рассуждения последовали, и я выключил слух, вглядываясь в океанскую даль залива, отделенную от трассы низкими бурыми холмами с редкими проплешинами снега на их склонах.
Мелькали в глазах островки высохшей прошлогодней травы, брошенные на обочинах автомобили - запыленные, с разбитыми стеклами…
И все-таки я убежал от зимы, все-таки здесь меня постигало сладкое предощущение весны, уже жившей в американском небе, воздухе, в деревьях, хранивших ее в своих соках, уже оттаявших, устремленных к ветвям, к неприметно набухающим почкам…
Мопс проживал в престижной части Бруклина, именуемой Манхэттен-Бич, занимая первый этаж аккуратного домика, стеной к стене стоящего в череде ему подобных на небольшой улочке, упиравшейся в закованный бетоном заливчик.
В трех комнатах обреталась семья Мопса: жена и малолетняя дочь, бойко лепетавшая по-английски и языка русского не признававшая, что, впрочем, Мопса, гордого сознанием американского происхождения дитяти, ничуть не огорчало.
Жена - анемичная бесцветная особа, затырканная Мопсом как морально, так и материально, встретила меня молчаливым кивком; ребенок, жуя жвачку, даже не обернулся на гостя, поглощенный мультфильмом, и я, распаковывая свои немногочисленные пожитки, подумывал, куда бы направить стопы, дабы скоротать вечер вне скуки этого дома, тем более Мопс наверняка сорвется до полуночи по своим местным коммерческим делишкам.
– Свой диван ты знаешь, белье Аня тебе даст, жратва и пиво в холодильнике, - сказал мне Мопс, тыкая пальцем в кнопки телефона. - Але, Гриша? Ты еще в офисе? Как на новом месте? Ты не очень бизи [занят {англ.)]? Так я заеду, там митеры [счетчики парковочного времени (англ.)] у вас есть? - Он выразительно посмотрел на меня, и, уяснив смысл такового взгляда, я вытащил из сумки увесистые цилиндрики российских «двадцаток», которые едва не забыл прихватить сюда, вспомнив о них лишь в последний момент и не без ужаса представив себе сцену, которую бы устроил мне Мопс, не выполни я его завет.
Мопс между тем сделал еще пару звонков, блеснув в диалогах с собеседниками неологизмами русскоязычных эмигрантов, и вскоре отбыл в город, а я, сообщив на пейджер местному уполномоченному Тофика свой номер телефона и не дождавшись в течение получаса ответа, побрел пешочком в сторону близлежащего Брайтон-Бич, где в питейном заведении «Гамбринус», усевшись с кружкой бочкового пльзеньского пива у окна, предался смакованию мелких крабов в чесночном, с зеленью соусе, глядя на чистую сухую улицу и вспоминая замызганную зимнюю Москву.
Грязи в Нью-Йорке нет. Мусор имеется в изобилии, но асфальт и бетонные плиты тротуаров всегда будто бы вымыты.
Я глотал холодное свежее пиво, думая, что обитателям этой страны все-таки есть в чем позавидовать.
Нигде в мире не найти такого обилия и разнообразия вкуснющей жратвы, доступной без исключения каждому. То же можно сказать о миллионах хороших и одновременно сравнительно дешевых машин. Да и вообще многому удручаешься, возвращаясь в родные пенаты и вспоминая государство за океаном, с его круглосуточным сервисом любого рода, развитой социальной защитой, жизнью согласно закону, а не постановлениям, должным образом оплачиваемому труду. Но главная и несомненная прелесть Нью-Йорка - воздух! Морской, родниковый, не отягощенный мерзостью промышленных выхлопов…