Верочка. Вы не демиург. Вы такой же зритель, как все.
Полковник. Не будем пререкаться. Я ведь о том, что прошлое оказывается совсем не таким, и наш подозреваемый подозревается не в поступках или хотя бы желаниях, напротив, он сам сознался в отсутствии каких-либо желаний. Он избавился от них.
Верочка (указывает на Актера). Так это вы его? Его назначаете мертвецом?
Полковник. Ну вот, настал момент истины. Покойник сам подготовил свой уход.
Пауза, во время которой Актер, Верочка и все остальные с интересом смотрят на Полковника.
В этом деле все замешано на мистике. Я не хочу спекулировать на подобных материях, то есть как раз на нематериях, ибо дух это именно то, что не материя... Ха? Ничего каламбур? Так вот. Того, что только кажется, к делу не подошьешь, и на того, кто кажется, браслеты не наденешь. Ха-ха! Но именно на этом и построил свой (не спорю — остроумный) замысел преступник. Пардон, покойник. Построил на суевериях, на предрассудках, апеллируя к тому древнему, дремучему, что дремлет (еще каламбур, а, дремучее дремлет), что дремлет в каждом из нас. Сначала (неизвестно, впрочем, когда) исчезает зеркало со стены, однако так, чтобы остался след от него; затем на сцене появляется четвертый цветок, увядший по все правилам, чтобы кто-нибудь проницательный, человек с особенно тонким чутьем, обратил на это внимание, и, зная, что есть потребность в убийстве...
Джибеко. Полковник, вы уже второй раз говорите, что в данный момент есть потребность в убийстве. Почему не в чем-нибудь другом? Почему не в воровстве или святотатстве?
Верочка. Потому, что ему нужен труп.
Джибеко. А его нет.
Полковник. Между нами говоря, мертвец у нас был. Был у нас труп. И какой труп! Увы, один контур остался.
Джибеко. Старая формула: нет тела — нет дела.
Полковник. Вот именно. Для того и понадобился покойник. Потому что если есть тело, дело живет.
Верочка (Актеру). Видишь, я ж тебе говорила.
Полковник. Увы, краток век мертвеца. Так же краток, как век живого.
Верочка. Разве не короче?
Полковник. Вообще-то, до похорон. Если заморозить или что, то можно потянуть. Но память, память. Во втором поколении мертвец умирает, и тогда возникает необходимость в новом покойнике.
Джибеко. Почему не в живом?
Полковник. С покойником легче договориться.
Пауза.
Актер. Все ясно. Они опять взывают к чувству долга. Прежде мы должны были быть бескорыстны ради мертвеца, и это можно было понять, но теперь они требуют, чтобы мы были так же бескорыстны, поддерживая их животную жадность, а на это мало кто согласится, ведь зависть, как они говорят, есть самое естественное из человеческих чувств. Вот почему им нужен новый покойник (кто станет завидовать мертвецу?), и для этого они сохраняли рисунок.
Полковник (обиженно). При чем здесь прежде? Может быть, лучше не вспоминать о том, что было прежде? Знаете, кто старое помянет, тому глаз вон.
Актер. И тем не менее, спустя столько лет вы являетесь снова, чтобы обвинить меня в том, чего я не посмел сделать тогда. И все эти годы вы не подавали признаков жизни, но все же оставили контур, чтобы он напоминал нам о преступлении, совершенном не нами.
Полковник. Но почему бы и не оставить? В Америке пятнадцать лет поддерживали жизнь женщины находившейся в коме. Надеялись, что когда-то удастся реанимировать ее. Сам президент выступил с ходатайством перед судом ради поддержания (С пафосом.), ради поддержания жизни. Жизни!
Джибеко. У нас тоже существует целый институт по сохранению тела.
Полковник. Теперь ни к чему. Бог умер. (Грустно.) Отдал вам образ и подобие и умер. Умер образ. Поруганный вами. Мы сохраняли его, сколько могли, но здесь бессилен и сам президент. И вот понадобилось создать новый образ. (Спокойно.) Так сказать, обрисовать его контур. А вы говорите: зачем?
Верочка (Актеру). Я ж тебе говорила, что именно в этом все дело.
Актер. Да, именно в этом. Ты видишь, как он врет? О каком боге он говорит и о каком поругании? Он говорит о мертвеце, которого у них больше нет. А Бог? Я никогда не кощунствовал. Я всегда любил Бога, мне только страшно, что Он меня не любит.
Джибеко. Ты? Не кощунствовал? Да вся твоя жизнь — сплошное кощунство.