Дорога упиралась прямо в её терем, но Калымдай свернул вправо и, пройдя один дом, остановился у следующего и заколотил в ворота.
— Кум! — заорал он, совершенно не таясь. — Кум, ты дома?
— Кого там черти принесли? — через минуту раздался грубый мужской голос. — Трофим, ты что ли?
— Я! И не один! Открывай, смотри, кого я к тебе привёл!
Калитка заскрипела, распахнулась и из нее вылез, согнувшись пополам здоровый мужик, поперек себя шире, совершенно зверского вида. Лохматые волосы и густая черная борода до середины груди только подчеркивали его зловещий облик.
Тем не менее, мужик широко и радостно улыбался и, хлопнув ладонью о ладонь Калымдая, обернулся к нашему деду:
— Итить твою вдоль да поперёк! Анисим ко мне приехал! Дядька! — и мужик кинулся обнимать Михалыча, который так же радостно скалясь и крича что-то восторженное, распахнул мужику объятия и теперь тщетно пытался свести руки позади его плотной фигуры.
Шум они подняли большой, но очень натуральный. А мы с Машой стояли неподалёку, смущенно улыбаясь, ожидая, когда восторженная встреча подойдет к концу, дальних родственников заметят, заведут в дом, да и нальют на радостях.
Наконец нас провели в дом, где мужик моментально стал серьезным и вопросительно и с некоторой тревогой, посмотрел на Калымдая.
— Это — Фёдор, — представил меня Калымдай, — Михалыч и Маша.
— Боров, — кивнул нам мужик. — Михалыча знаем. Здорово, Михалыч!
— Поживем у тебя пару дней. Ставь лестницу на чердак и открывай карман пошире — за месяц вперёд я тебе золотишка привёз.
Мужик радостно оскалился, засуетился и через минуту мы вчетвером уже лезли на чердак, а Боров остался внизу пересчитывать свой аванс.
На чердаке было пыльно, душно, но довольно просторно, а в дальнем углу на куче тряпья лежала какая-то длинная худая фигура.
— Дьяк Груздев, — кивнул на него ротмистр, заметив мой взгляд.
— Не проснется?
— Вряд ли. А если и проснётся, то ничего не поймёт и не запомнит. Хороший дурман ребята сварили.
Мы устроились у стороны крыши ближней к бабкиному терему и раздвинули немного черепицу для лучшего обзора. А обзор был отличным.
— Смотрите, Федор Васильевич, — пояснял мне Калымдай, — Вон то — банька, вот это — овин. А вот там, видите, крыша едва выступает над землей да два стрельца часовыми стоят? Это и есть поруб, в котором арестованных запирают.
— Понятно. — Я оглянулся на дьяка. — Слушай, ротмистр, а нам дьяк-то еще нужен для чего-нибудь?
Калымдай задумался на минуту:
— Да вроде и нет. Прирезать?
— Зачем же? Давай его просто отпустим.
— Так его же сразу схватят и на допрос поволокут.
— Вот и хорошо. Что он там, на допросе скажет? — подмигнул я.
— А и верно. Лишней путаницы прибавит.
Калмдай подбежал на четвереньках к распахнутому люку и крикнул шёпотом:
— Боров! Эй, Боров!
— Чавой-та?
— Держи, сейчас дьяка к тебе спущу. Вылей на него ведро воды, нахлестай по роже, чтобы немного очухался, выведи огородом и пинка ему дай пусть проваливает.
— Понял, хозяин, сделаем.
Избавившись от дьяка, мы проскучали еще с полчаса, пока ротмистр не шепнул мне:
— Начинается, похоже.
Я поспешно прильнул к щели.
Из терема вышла бабка с парнем в милицейской форме немного старше меня. В смысле — парень был старше, а не форма. Они зашагали к порубу сопровождаемые здоровенным детиной, надо понимать, тем самым Митькой. Часовые у поруба отсалютовали им, и троица спустилась вниз. Через минуту Митька выскочил, метнулся к колодцу, достал бадейку воды и вернулся обратно к участковому с бабкой.
Калымдай, заёрзал.
— Ты чего?
— Смотрите, Федор Васильевич, началось.
Минут десять ничего не происходило, а потом друг за другом стали вылезать во двор участковый, бабка, а за ними уже и Митька, тащивший за шиворот мокрого Карабуха.
— Сволочи! — прошипел ротмистр. — Водой пытали! Там же холодина внизу жуткая!
Яга с Ивашовым уселись на крыльцо терема, а Карабуха со связанными сзади руками, Митька усадил на чурбачок перед ними и сам остался рядом настороже.
О чем они говорили, слышно не было, но допрос продолжался минут десять. Участковый о чем-то допытывался и выражение его лица менялось, становясь, то добрым и ласковым, то злым и угрожающим. Бабка всё время кивала головой, а Митька время от времени отвешивал Карабуху подзатыльники.