— Дорогая Морисента, — повернулся я к царице, пока придворные сворачивали шатёр и грузили его на черепаху, — как ни печально, а должен вас покинуть. Дела, вы же понимаете.
— Как это грустно, дорогой мой Кощей, — промокнула она сухие глаза платочком, — но я непременно жду вас в гости и в самом ближайшем будущем!
— В самом ближайшем — вряд ли, — честно сказал я. — Новый год, хлопоты и всё такое… Но надеюсь вас увидеть на нашем празднике.
— Даже и не сомневайтесь, проказник, — понизила она голос и погладила меня по плечу.
Ой-ёй… Что-то с ней надо будет решать. Калымдая натравлю — он у нас офицер бравый, видный, вот и пусть защищает царя-батюшку от посягательств, берёт удар на себя.
Я потрепал мелкого Моришура по волосам, еще раз заверив, что ждём на утренник непременно, подсадил его на черепаху и вернулся к деду. Морисента долго махала нам платочком, но все же, наконец-то исчезла из виду.
Всё. Домой.
— Горыныч! — заорал я. — Хватай мешки и полетели!
— Куда, Федь? — пискнула левая голова.
— Федь, ты чего? — пробасила правая.
— Никак невозможно, — вздохнула средняя.
— А чего так? — удивился я. — Отдохнул, подкормился и хватит. Пора за работу браться.
— Ну, Федь, — хором выдохнули головы клубы чёрного дыма, тщетно пытаясь спрятаться в них. — У нас же грыжа. Вон мелкий этот загонял только что так, что мы уже ну никакой просто. Животик болит, ножки подкашиваются… Там же холодно, Федь!
— Хватит, внучек резвиться, — позвал меня дед. — Пошли ужо. А ты, зеленый, давай нагуливай жирок, а весной уж будь добр назад в Кощеево царство возвратиться.
— Чтоб я сдохли! — поклялся Горыныч.
Я вытащил коробочку:
— Шмат-разум, а перенеси-ка меня с дедом, да со всеми гостинцами, да с солью прямо в тронный зал под Лысой горой!
— Шутишь, Фёдор Васильевич? — донеслось из коробочки. — Али я тебе верблюд гигантский доисторический такую тяжесть на себе таскать? Никак невозможно, хозяин. Да ты на всем свете не найдешь такой силы, чтобы эту гору хоть на версту сдвинуть. Это я тебе как специалист говорю.
— Сколько?
— Три ведра самогонки, — быстро проговорил голос.
— Два. И только по прибытии.
— И одного хватит, — проворчал дед. — Развели дармоедов…
Сказ о том, как царь Фёдор шамахана женил
Мы с Михалычем сидели у Вари в горнице и сыто отдувались.
Тётка Пелагея на радостях от встречи с дедом расстаралась на славу.
Разделив по-братски печеного с яблоками гуся, заев его нежнейшей ветчиной с жареной картошкой, выхлебав по миске наваристых щей, мы с дедом лениво ковырялись в яичнице с салом, но всё же с интересом поглядывали на вносимые девками миски с варениками.
Идиллия. Но вы же помните про идиллии, да?
В горницу забежала очередная девка и что-то горячо зашептала Варе на ушко.
— Что?! — поднялась моя любимая и, уперев руки в бока, повернулась ко мне. — Это что это за девка черная аки сатана ко мне на двор пожаловала, да тебя, бесстыдника требует, а, Федька?!
— Тамарка, — синхронно вздохнули мы с дедом.
— Варюш, это по работе чес-слово, — поспешил успокоить девушку я. — Сотрудница наша, ничего такого даже не думай. Зови её сюда, вместе и послушаем, что там случилось.
Мы, честно говоря, не особо следили за процессом выбора невест Горохом, однако, после внедрения в ряды конкурсанток племянницы нашей главбухши, нам вынужденно пришлось быть в курсе происходящего. Из основных событий там пока был бардак и постоянная грызня девиц друг с другом, со слугами, боярами. В общем, со всеми, кроме Гороха. К нему потенциальные невесты старались подмазаться и по очереди бегали в его спаленку для демонстрации своих умений. Ну не навыки крестиком вышивать демонстрировали, конечно, как вы понимаете.
А наша Тамарка там воем выла. Из-за чужедальности родины, а особенно — из-за окраса, все эти ни разу не толерантные особи просто шарахались от неё, так что, даже посплетничать чисто по-девичьи ей там было не с кем.
— Батюшка! — завыла наша претендентка на чин царицы. — Не неволь душу девичью!
— Что случилось, Тамар? Садись, рассказывай.
— Ага, щаз, — фыркнула кикимора и, рухнув на колени, стала умеренно биться о пол лбом, выпятив при этом тощую попу, кстати, не особо обременённую одеждой. — На коленях тебя молить буду, отец родной! Не губи! Что хошь для тебя сделаю, а только не неволь за Гороха иттить!