Ой и мас не сумрак, а ламонь карюк.
По турлу хондырю, коробей нарю.
Коробей нарю, карючков вершаю.
Карючек клевенёк, тудошный вербушок,
Сквоженька красимка — гальм да красима.
Про любовь, наверное.
Ладно, пусть дед развлекается, полезно иногда. Я, уже добравшись до наших апартаментов, собирался было нырнуть под одеяло, как меня вызвал по булавочно-беспроводной связи Калымдай.
— Фёдор Васильевич! Тут странные дела творятся. Участковый с бабкой погрузились в ступу и отбыли из отделения.
— Погрузились во что? В ступу? Она на колёсиках у них или по реке поплыли?
— Федор Васильевич, смешно, конечно, только сдаётся мне дело тут серьёзное. Они в сторону Лысой горы полетели.
Полетели… А ну да, полетели. Бабки в сказках на ступах же постоянно рассекают по воздуху, чего это я туплю?
— Уверен, Калымдай, что к горе путь держат?
— Да кто их знает куда они на ночь глядя намылились, но ушли в том направлении.
— Спасибо, молодец. Оповещу кого надо. До связи.
Я покопался в дедовом мешке, отыскал зеркальце и, дыхнув на стекло, потёр его рукавом.
— Ну, что случилось? — появилось светло личико недовольного Кощея.
— Ваше Величество, тревога! Только что участковый вместе с Ягой на ступе в ночь улетели, и направление на вашу Лысую гору взяли. Может быть и свернут куда потом, но пока к вам трассу проложили.
— Вот как? — удивился Кощей, а потом захихикал: — Вот и славно, уж я им тут хороший приём устрою. Бабку запытаю люто, а из участкового суп сварю!
— Да вы что, Ваше Величество?! Нельзя! Вы нам из-за своих садистко-гастрономических наклонностей всю операцию сорвёте. Уж, потерпите немного, нельзя сейчас.
Кощей погрустнел и покивал головой:
— Вот видишь, Федя, у нас всегда так. Только соберешься, полезное с приятным совместить, как сразу дела находятся.
— Да уж, Ваше Величество, тяжёлая у вас жизнь, не позавидуешь.
— Подерзи мне еще!
И зеркальце снова затуманилось.
Всё, баиньки.
Разбудила меня Маша.
Точнее — её громкий голос из-за двери:
— Мон шер, Михалыч, если вы меня сейчас же не пропустите…
— Да что же ты так орёшь-то, девка, — раздался страдальческий голос моего деда.
— Пить надо меньше всякую гадость! На свете существуют и шампанское, и коньяк, и бургундское с анжуйским, а вы немерено заливаетесь самогоном, фи!
— Отстань, малахольная, — простонал дед и вошел в номер, прикрыв за собой дверь. — Злыдня наша сюда рвётся, говорит, придумала что-то.
— Злыдни по ночам с ле криминель самогон хлещут! — возразил Машин голос.
Михалыч выглядел откровенно не важно. Шаркая громче, чем обычно и морщась от каждого движения, он по стеночке добрался до своего мешка, со стоном опустился на колени и нырнул в него с головой. Да, похоже, погулял вчера дед знатно.
Я быстро оделся и крикнул Маше, чтобы заходила.
Войдя, она фыркнула в сторону Михалыча и с самым заговорщицким видом заявила:
— Бонжур, мсье Теодор. У меня родился план, гениальный, разумеется.
— Убивать деда не дам! — твёрдо заявил я. — Пусть мучается. В другой раз не будет так напиваться.
— Вот, — прохрипело из мешка, — вот оно, родимое…
Михалыч появился на свет божий, держа в трясущейся руке небольшую склянку с темной жидкостью внутри. Он дёргал пробку дрожащими пальцами и никак не мог справиться с ней и, наконец, тихо зарычав, ухватил её зубами, выдернул и выплюнул в сторону. По комнате тут же поплыл аромат химической лаборатории, где сумасшедший алхимик в поисках философского камня, смешал аммиак с серой.
Я закашлялся, Маша сделала шаг назад, а Михалыч, зажав нос и зажмурив глаза, влил в себя содержимое пузырька. Его сильно передёрнуло, тело исказилось, как изображение в телевизоре при плохом сигнале, во все стороны посыпались сначала красные, а потом зеленые искры, будто запалили гигантский бенгальский огонь и Михалыч взорвался. Ну, мне так сначала показалось. С громким хлопком дед исчез в багровом вонючем облаке, которое, впрочем, тут же рассеялось, а на его месте стоял улыбающийся Михалыч.
— Вот так вот! — он картинно упёр руки в боки, топнул ногой и торжествующе посмотрел на нас, растеряв все признаки жестокого похмелья.
Нет уж. Вот так лечиться, лучше уж совсем не пить.
— Ну, вы закончили? — капризно протянула Маша.
— Да, Машуль, что ты там придумала?
Она едва открыла свой прелестный ротик, как из мешка послышался голос Кощея:
— Федя? Федор Васильевич?.. Чёрт темно-то как… У вас там что, еще ночь? Федька?