– Послушайте, вам противопоказаны шахты. Туда ведь идут молодые и крепкие, но и те недолго выдерживают. Вы там и трех дней не протяните.
– Мне и не нужно больше.
– Но нельзя ведь так равнодушно к себе относиться.
Мужчина поднялся и направился было к двери.
– Куда же вы? – недоуменно спросил чиновник.
– Вы не слышите меня. Зачем оставаться?
– Присядьте, я слышу вас и пытаюсь отговорить.
Мужчина снова равнодушно присел.
– Не нужно. Дайте работу.
– Но почему вы никак не хотите выбрать что-то… полегче для вашего организма.
– Мне не нужно полегче, я же говорю.
Служащий глянул ему прямо в глаза.
– У вас случилось что-то?
Тот не отвечал.
– Можете мне рассказать, я всего лишь работник в этой канцелярии. Кому я все ваши истории передам?
Упорное молчание. Он выждал минуту.
– Ладно, не говорите. Что ж…
Он начал листать бумаги, не имея ни малейшего понятия, что делать дальше. Отправлять его в шахту было бы билетом на плаху. Чиновник поднял голову.
– Хорошо, я выпишу вам форму. Это у нас первая, да? – но старик молчал, не выражая эмоций. – Так-с…
Чиновник достал бумагу и начал что-то писать, бегло заполняя строчки.
– Я написал вам шахту недалеко от города, пойдет? Возьмите, – он протянул форму.
Старик сначала растерянно глядел на него и бумажку, не веря такой быстрой победе. С таким же не выражающим ничего лицом он поднялся и забрал форму.
– Будьте здоровы, – сказал служащий на прощание.
Проситель замер у двери.
– Вы что же написали? – он опустошенно глянул на работника, а тот понял, что совершил промах.
– Работу на шахте, охранником, – бездумно буркнул он, хотя говорить ничего не надо было – он осознавал это и уже желал отрезать себе язык.
Старик уткнулся головой в дверь и застыл. Его руки повисли по бокам, из правой вылетела злосчастная бумажка.
Служащий стоял около стола в замешательстве. Он кроткой поступью обошел стол и стал в середине комнаты, чуть сбоку, чтобы видеть реакцию мужчины. А тот закрыл глаза. Казалось, он сейчас повалится на спину.
– Я ведь пришел за работой на шахте, внизу, – он проговорил, приоткрыв рот и едва шевеля губами.
– Я ошибся… но не мог ведь я поступить иначе.
– Вы могли поступить честно, но не пожелали…
Голос осекся, пронзительно, словно кто-то резанул металлом по металлу. Слеза упала с его щеки на ковер. Наверно, он хотел уйти, убежать – но не мог. Они стояли – минуту, две, три… Старик нашел в себе силы, выпрямился, тихо открыл дверь и вышел. Чиновник не двигался, а только проводил его взором. Ему хотелось побежать за ним, развернуть, выдать ему нужную форму. Быть может, он передумает сам, быть может, пойдет туда и проработает дольше трех дней, трех недель, трех месяцев? Теперь это неизвестно. И неважно. Выходить из кабинета было нельзя, еще столько просителей. Он надеялся, что эта ошибка не станет роковой…
Но старик вернулся к себе в квартиру и повесился.
Снова опустошение в груди, точно что-то грызет все внутренности, как паразит – медленно и доставляя максимум мучений. «Сколько можно-то уже? Ничего, осталось всего несколько часов, потерпи», – успокаивал себя чиновник.
– Простите?
В дверях стояла пожилая женщина. Служащий посмотрел на нее невидящими глазами.
– Можно к вам?
Он опомнился, встряхнул головой и глубоко вдохнул.
– Да, проходите, – промямлил в ответ.
– У меня умер сын на работах. Что я должна делать?
– Что вы сказали?
– У меня умер сын на работах, первая форма.
– Господи, сочувствую вам.
«Что же за день выпал мне?» – в который раз пронеслось в его голове.
– Ничего, прошло уже много дней. Да мы и не были особо близки в последние годы.
Служащий помолчал, глядя на эту бодрую старушку.
– Мне сказали, что я могу получить у вас деньги, – начала было она.
– Кто сказал?
– Сын.
– До смерти?
– Да, написал письмо.
– Можно взглянуть?
– Оно личное.
– Иначе я никак не могу передать сумму вам.
Она замешкалась, нерешительно расстегнула сумку и вынула распечатанный конверт.
– Вот, только не судите строго.
Чиновник достал письмо и раскрыл.
– Там, в конце.
Несмотря на указания он пробежался глазами по всему тексту. Была оскорбительная брань, упреки в том, что «ты меня бросила на произвол судьбы, а сама выбрала себе любовника побогаче. Я пошел работать на завод в пятнадцать лет. А где была ты?» Видимо, автор при смерти решил напоследок излить душу этому равнодушному эгоистичному человеку. «Я подыхаю… Не так я себе представлял свою смерть в детстве. Первая категория была вынужденной мерой, потому что у меня ничего не было и никто меня не спонсировал. Я был один в целом мире. За четыре месяца я заработал денег, копил, ограничивал себя только самым необходимым, питаясь похлебкой несколько раз в день, чтобы потом, в будущем, снова выбиться в люди. Но я не знал, что так быстро сгорю, мои легкие не выдержали… Все сбережения заберешь на почте вслед за этим письмом. То, что ты должна получить после моей смерти, – в канцелярии, по адресу… Надеюсь, душа твоя наконец спокойна и чиста. Всего доброго».