Он только что убил безоружного. В спину. Герти привалился боком к холодному металлу двери, губы его дрожали, а глаза неотрывно смотрели на крохотную, окружённую излохмаченной тканью, дырку аккурат посередине шевиотового пиджака. Дырка эта всё ещё курилась дымком. Едва заметным, как от плохо притушенной папиросы.
Это не был полли-бомбист или германский агент. Он не был вооружён и поблизости не было заметно адской машинки с детонатором. Более того, даже от входа Герти видел седину покойника. Какой-то бедолага, быть может, заблудившись в канцелярских тоннелях, забрался в управляющий отсек счислительной машины. Кто-то попросту забыл запереть дверь или же непрошенный гость оказался на свою беду необычайно удачливым, подобрав нужные цифры. Но не успел он сообразить, где оказался, как дверь открылась и на пороге возник полковник Уизерс, чёртова канцелярская крыса Уизерс, всадившая пулю ему в спину…
Мистер Беллигейл, не замечая смертельной бледности Герти, присел над телом. Сейчас он как никогда походил на строгого гробовщика, придирчиво оценивающего параметры своего клиента. Отвернув голову покойника, он присвистнул. Свист второго заместителя был протяжён и тонок, как свист жокейского стека, рассекающего воздух.
— Вот те на. Дело становится всё интереснее, полковник.
— Вы его знаете? — выдавил Герти.
— Разумеется, знаю. Это профессор Нейман. О Господи, вы и сами выглядите как покойник! Вы в порядке?
— Старые раны, — Герти попытался выжать из себя слабую улыбку, — Иногда они досаждают в самый неподходящий момент. Кто это, вы сказали? Кажется, я плохо…
— Профессор Карл Готфрид Нейман собственной персоной. Создатель «Лихтбрингта».
Он застрелил профессора. Математического гения, положившего всю жизнь на создание уникального аппарата. Пристрелил, как воришку, ковыряющегося в буфете. Герти испытал новый приступ слабости, такой силы, что едва сам не рухнул на пол. Дело становилось ещё яснее. К его собственному ужасу.
Лишь закончив работу над «Лихтбрингтом», профессор сообразил, с кем имел дело и какую мощь предоставил в руки Канцелярии. Вполне вероятно, прежде он был слишком увлечён работой, чтобы осознать, кто выступает его работодателем. Известно, что учёные часто чудаковаты и невнимательны к окружающему.
Профессор закончил труд своей жизни и только после этого понял, что заключил сделку с дьяволом. Но было поздно. Он уже не мог ничего изменить. Механическое сердце его детища, «Лихтбрингта», заработало. И тогда профессор сбежал. Немыслимым образом обманул канцелярских крыс Шарпера и растворился в Новом Бангоре. Но что он делал здесь?.. Возможно, он испытал запоздалое раскаянье и нарочно попытался вывести счислительную машину из строя.
Или же, напротив, уловив её нестабильную работу, тайно проник в охраняемый подземный центр, чтобы устранить ведомые лишь ему неисправности. Как бы то ни было, профессор Нейман не успел окончить своей работы. Потому что дверь за его спиной открылась и…
— Как он мог здесь оказаться?
— Несомненно, способность задавать своевременные и меткие вопросы относится к вашим сильным сторонам, — проворчал мистер Беллигейл, всё ещё пристально разглядывая покойника, — Вход в подземные тоннели возможен только через Канцелярию. И могу поручиться, что профессора там не видели уже очень давно.
— Не мог же он скрываться в тоннелях столько времени!
Мистер Беллигейл наконец поднялся на ноги. И, ко внутреннему облегчению Герти, спрятал оружие.
— Он и не скрывался.
— Простите?
— Забирайтесь внутрь! Увидите сами.
Для этого Герти понадобилось серьёзное душевное усилие. Несмотря на то, что пугающей темноты более не было, внутренности «Лихтбрингта» всё ещё казались ему крайне неуютным местом, совершенно не предназначенным для человеческого присутствия. Он ощутил себя обречённым Иовом, по собственной воле ступающим в разверстую пасть механического Левиафана.
Воздух в центре управления был затхлым, как в тоннелях, хоть и избавленным от ароматов подземной гнили. Её заменяли совсем иные запахи, сродни тем, что полностью занимают внутренние пространства судовых машинных отделений, тяжёлые запахи металла, керосина, копоти и смазки. Аромат работающей машинерии, столь же естественный, как для человека аромат пота и одеколона.
К его удивлению, внутренности центра управления отнюдь не походили на работающий цех. Не было ни крутящихся шестернёй, ни поршней, ни чего либо ещё в этом роде. Скорее, комната напоминала собой рубку подводной лодки, увеличенную во много раз. Здесь громоздились шкафы, усеянные столь огромным количеством индикаторов, что выглядели домами со множеством светящихся окон, тянулись короба с гудящим оборудованием, а кабелей было столько, что их громоздкие связки можно было принять за скопище исполинских змей.