Во взгляде мистера Беллигейла, которым можно было резать листовой металл, появилось что-то вроде сочувствия.
— Я понял, полковник. Всё в порядке. Мне следовало догадаться. Вас не затруднит принять эти пилюли? Лучше отдохнуть, здешний климат скверно воздействует на самочувствие. Пожалуй, вот что, примите пилюли и попытайтесь вздремнуть. Хотя бы там, в углу…
— Я не душевнобольной! — воскликнул Герти, с негодованием отстраняя от себя ладонь с пилюлями, — И не рехнулся от страха. Это Дьявол, мистер Беллигейл! Дьявол во плоти! Он завладел нашим «Лихтбрингтом» и с каждой минутой подчиняет себе его содержимое.
— Вы говорите о…
— О машине, одержимой Дьяволом. Всё верно. Возможно, это первый в истории случай одержимости, только речь идёт не о человеке, а о счислительной технике.
— Я придерживаюсь англиканской церкви! — заметил мистер Беллигейл с истинно-британским возмущением. Как если бы Герти осмелился произнести что-то, порочащую честь королевской семьи или Англии.
— Я тоже, — вздохнул Герти, — Я тоже[131]. Только Дьяволу, кажется, плевать на конфессиональные споры. Пожалуй, с его стороны это даже можно считать проявлением изначального коварства…
— Не представляю, как подобное вообще могло придти в вашу голову, полковник! Я-то всегда полагал вас трезвомыслящим джентльменом!
— И вот до чего нас довело трезвое мышление, — Герти обвёл рукой кабинет, — Мы пытались мыслить логически и рационально, как бедняга «Лихтбрингт». И именно поэтому терпим одно поражение за другим. Мы неверно определили тактику, неверно выбрали метод. И вот следствие. То же самое, что явиться на дуэль с рапирой, в то время, как противник взял в руки пистолет.
— Но Дьявол!..
— Я всё могу объяснить. Возможно, у меня нет времени на развёрнутые объяснения, но всё же…
— Да уж постарайтесь, — процедил мистер Беллигейл, всё ещё взирая на Герти с выражением разочарования и удивления.
— Всё было очень просто с самого начала, — Герти принялся объяснять, оправив на себе мокрую от пота рубашку, — Любой из нас мог догадаться. Это всё из-за самоуверенности. И нашей, и счислительной машины. Машина изначально была слишком самоуверенна, чтобы понять, с чем столкнулась. Она привыкла мыслить категориями, в которых не было места всему тому, что считается нерациональным. Поэтому Дьяволу не стоило ни малейшего труда свить логово в её внутренностях и начать планомерную экспансию…
— Если вы не потрудитесь предоставить каких-либо приемлемых доказательств, полковник, я буду вынужден приказать, чтоб вас отвели в отдельную комнату и заперли там. В этот роковой момент я не могу позволить, чтоб на настрой моих людей влияли… подобным образом.
— «Лихтбрингт». Откуда взялось это название? — напрямик спросил Герти.
Мистер Беллигейл наморщил лоб.
— Не могу припомнить… Кажется, машина изначально так называлась. Полагаю, профессор Нейман…
— Верно. Так назвал её профессор. Безумный математик, нашедший себя среди оккультных учений. Вы знаете, что означает это слово? Если перевести его с немецкого, родного языка профессора, оно звучит как «Несущий свет».
— «Я тот, кто несёт свет»… — едва слышно пробормотал второй заместитель.
Герти устало улыбнулся. Он чувствовал себя так, точно последние двенадцать часов провёл в полыхающей паровозной топке, но язык, даже безмерно высохший, всё ещё ему повиновался.
— Именно. Мне тоже врезалось это в память. Несущий свет. Лучезарный. Светоносный. Знаете, как в переводе с английского на греческий звучит «Несущий свет»?
— И как же?
— «Люфицер».
Стоило Герти произнести это слово, как уцелевшие лампы в кабинете издали серию ярких вспышек, а сквозь забитые паклей громкоговорители донёсся леденящий кровь звук, похожий на удовлетворённый вздох какой-то громады.
— Одно из имён Дьявола? — уточнил мистер Беллигейл, даже не вздрогнув.
— Да. Уже одно это могло навести на подозрения. Профессор Нейман строил свою счислительную машину не для того, чтоб облагодетельствовать Новый Бангор или Канцелярию. У него с самого начала имелись собственные планы. Он вознамерился создать колыбель для существа, которого собирался призвать в наш мир!
— Безумие!
— Он и был безумен. Но где-то на стыке математики, философии и оккультизма ему открылось новое видение. Его безумие стало тем двигателем, который сделал его возможным.
— Видение чего, чёрт возьми?
— Чего-то нового. Существа иного порядка. Того, что Нейман посчитал сверхчеловеком, по иронии судьбы не имеющим ни единого человеческого атома. Обычное тело, полагал он, слишком хрупко и несовершенно для того, чтоб стать пристанищем нечеловеческого, высшего, духа. Наша плоть слишком слаба, а психика чересчур примитивна для того, чтоб выдержать контакт с чем-то, что несопоставимо с нами по образу мысли. То же самое, что пытаться засунуть кошку в портсигар…
131
В отличие от католиков, допускающих одержимость дьяволом и, соответственно, ритуалы экзорцизма, протестанты вплоть до начала XX-го века не поддерживали подобную теорию, полагая её не соответствующей Святому Писанию.