«Ничего нас не связывает! Бангорская Гиена — это Изгарь, несчастный угольщик, возомнивший себя мной! Судя по всему, он попросту сошёл с ума и взялся за нож!»
«Я знаю. Но это мало что объясняет. Единственное, что могу сказать наверняка, тебе придётся встретиться с этим ублюдком».
«Для чего? — с беспокойством спросил Герти, — Чтобы поймать его? Это та роль, для которой остров меня призвал? Изловить Бангорскую Гиену?»
«Никогда не пытайся понять Левиафана, приятель, в лучшем случае заработаешь мигрень. Слишком уж разные ветра нас ведут, если ты понимаешь, о чём я».
«Не понимаю», — признался Герти.
«И плевать. Я надеюсь, у тебя больше не запасено вопросов? Если ты помнишь, мы остановились на том, что я пытался спасти твою шкуру».
«Ещё один, — поспешно сказал Герти, — Как вышло, что я слышу вас только сейчас?»
«Ты не представляешь, как тяжело до тебя докричаться. Я пытался сделать это с самого первого дня, только ты, приятель, глух как тетерев. Впрочем, иногда у меня это почти получалось».
«Когда это?»
«Когда ты торчал как идиот со своим полли в рыбном притоне Бойла. Мне пришлось подсказать тебе, как действовать».
Герти вспомнил свой порыв, больше похожий на безоглядный штурм, в духе авантюр полковника. Порыв, который позже сам вспоминал с недоумением. Оказывается, это полковнику Уизерсу, запертому у него в голове, надоело быть молчаливым зрителем…
Но что за каприз судьбы свёл их вместе? Герти надеялся, что этот слой его мыслей скрыт от невидимого собеседника. Полковником Уизерсом его нарёк «Лихтбрингт», безумная счислительная машина, на тот момент уже пребывавшая в лапах Сатаны. Но очевидно, что и сама машина и Сатана были порождениями острова, одним из проявлений того «фактора невозможного», о котором толковал Брейтман, следствием очередного перевода часовых стрелок. Остров просто показывал ему различные свои лики, то ли пугая, то ли пытаясь смутить, то ли попросту развлекая себя, как дурачится ребёнок, по случайному принципу собирая вместе свои игрушки. Деревянная утка всегда может выпить чаю с игрушечным карапузом, а оловянный солдатик побиться с нарисованным драконом.
Возможно, он тщетно ищет логику там, где она значится среди лженаук и не имеет никакого касательства к окружающему миру. Возможно, никакой логики здесь и нет.
Ещё одна горькая мысль ввинтилась червячком в сознание. Мысль о том, что настоящий полковник Уизерс при всех своих достоинствах всё же наивен. Он всё ещё полагал, что заточение в тюрьме под названием «Герти Уинтерблоссом» может быть его наградой за упорство. Но Герти доподлинно знал, что это было наказание. Изощрённая пытка Нового Бангора, придуманная для того, кто проявил слишком много упорства, охотясь за Левиафаном.
Что может быть ужаснее для решительного, деятельного и бесстрашного человека, чем бесправное заточение в сознании того, кто привык дышать канцелярской пылью и отроду не поднимал ничего тяжелее чернильной ручки? Того, кто самым ярким приключением полагает поход в итальянский ресторан, а опасности предпочитает изучать исключительно при помощи «Трибьюн» или «Таймс», а вовсе не с «винчестером» в руках. Это то же самое, что подсадить душу викария в тело разбитного ловеласа или выдающегося учёного в тело шахтёра из Нью-Касла. Если разобраться, тюрьма «Герти Уинтерблоссом» — худшее, что могло произойти с полковником. В ней нет надзирателей и ледяных карцеров, в ней есть то, что несопоставимо хуже. Обречённость.
Задумавшись, Герти не сразу заметил, что в его голове стоит тишина. После получасовой мысленной беседы эта тишина с непривычки казалась пугающей. На миг он сам ощутил себя ребёнком, брошенным родителями в пустом и гулком доме.
«Полковник Уизерс! — робко позвал он, стараясь не шевелить губами, — Вы ещё тут?..»
«Фаршированный судак! Конечно тут, куда же я ещё денусь! — полковник и не пытался скрыть презрение, — Только не думай, что я задержусь на чай. Я не всегда могу достучаться до тебя. Это, видишь ли… Как выныривать с глубины. Мы с тобой в разных слоях. Можно перекрикиваться, но никогда не знаешь, что выйдет. Иногда я тебя не слышу, иногда ты меня. Только сейчас и поговорили… Может, ещё доведётся, как знать… Только позже…»
Герти с испугом понял, что голос полковника истончается, слабеет. Вместо прежнего уверенного рокота он звучал едва слышным шорохом, как песок в приливной волне. Видимо, сила, позволявшая ему дотянуться до своего носителя, была не бесконечной. Слишком долгой получилась беседа, слишком много сил потрачено.