Всё ещё оглушённый, чувствующий себя одновременно и смертельно пьяным и истощённым Герти машинально попытался оттереть испачканные в пепле ладони. Тщетно, гарь въелась в них так основательно, что едва ли помогло бы и дегтярное мыло. Не кровь, всего лишь пепел. Но Герти делалось дурно, когда он видел собственные ладони, запятнанные серым. Во рту он до сих пор ощущал едко-кислый привкус пороха.
«Полковник был бы доволен, — подумал он отстранённо, всё ещё шатаясь и тщетно пытаясь сообразить, в какой стороне лежит выход, — Интересно, сколько времени у меня уйдёт, чтоб выбраться отсюда?..»
За то время, что он был вынужден дышать затхлым воздухом Ржавого Рубца, погода в Новом Бангоре разительно переменилась. Лишь оказавшись на поверхности, среди руин старых цехов, Герти понял, что имел в виду мистер Шарпер, когда говорил о непредсказуемости климата в тропических широтах.
Сперва ему показалось, что он провёл в царстве угольщиков целый день и выбрался лишь к вечеру, слишком уж темно было кругом. Как будто на город упали густые сумерки, совершенно скрывшие свет солнца. Вместо удушливой сухости летнего дня его встретил порыв ветра, показавшийся Герти ледяным. И достаточно сильный, чтоб сбить с его головы котелок, если бы тот находился на привычном месте.
Задрав голову, чтобы понять, где солнце, Герти пробормотал:
— Сушёный карась…
Неба не было. Вместо прозрачной стеклянной чаши с обжигающим желтком солнца над Новым Бангором от горизонта до горизонта раскинулся ещё один океан. Пугающий, нехорошего цвета, океан, не имеющий ничего общего с ласковой акварельной лазурью, свинцовый, тяжёлый, подступающий к берегу грозными белыми утёсами волн. В этом океане бурлила ещё не высвобожденная энергия, и от одного его рокочущего дыхания поневоле хотелось спрятаться в убежище, пусть даже разорённый остов цеха в Ржавом Рубце…
Грозы ещё не было, но Герти не сомневался в том, что это лишь вопрос времени. То, что скопилось в небе Нового Бангора, не могло рассосаться само по себе, оно должно было извергнуть из себя злую энергию, которой были буквально пропитаны чёрные глыбы облаков. Порывы ветра стегнули Герти вдоль спины, точно кнутом, яростно и нетерпеливо. Ветер этот показался ему ледяным.
Удивительно, он взял с собой целый арсенал оружия, но позабыл то, что действительно могло бы ему пригодиться, обыкновенный зонт! Герти рассмеялся нервным, царапающим лёгкие изнутри, смехом.
Обратная дорога до границ Ржавого Рубца заняла считанные минуты. Герти уже не щадил обувь и не пытался отыскать троп, он бросился вперёд, прямо сквозь бурьян, лишь бы скорее оказаться подальше от разорённого Пепелища, над которым бушевал небесный океан. И испытал облегчение лишь тогда, когда миновал остов забора и обнаружил в сгущающейся предгрозовой темноте фигуру Муана, скорчившуюся в боком экседре[167] ближайшего дома. Он выглядел одиноким, промокшим и уставшим. Но остался в условленном месте и всё ещё держал в руках оставленную ему Герти трость.
— Тангароа! Мистра!
Референт смотрел на приближающегося хозяина едва ли не с ужасом. И Герти хорошо мог представить, отчего. Перепачканная пеплом рубашка висела лохмотьями, пиджак лишился рукава и превратился в подобие половой тряпки, котелок пропал, а ботинки пришли в совершенно непотребное состояние. Что творится у него на голове, Герти не хотел и представлять. Надо думать, то, что некогда именовалось «персидским каштаном», давно превратилось в грязные, обильно засыпанные золой, бесформенные вихры.
Но сейчас Герти менее всего на свете был занят мыслями о том, что являет собой внешне. Пережитый на Пепелище шок, всё ещё отзывающийся гальванической дрожью в пальцах, гнал тело вперёд наперегонки с мыслями, и надвигающаяся буря лишь распалила его. Что-то подсказывало ему, что времени очень мало, но Герти сам не мог понять, что. Разбуженное приближающейся грозой чувство немилосердно саднило, заставляя едва ли не бежать вприпрыжку.
«Это всё нервы, — уговаривал он сам себя, стуча зубами, — Я перевозбуждён. Лучше всего вернуться домой и попытаться забыть всё то, что было со мной сегодня. Гиена никуда не денется. Ей не покинуть остров, как и мне. Надо успокоиться и выпить чего-нибудь покрепче. И привести себя в порядок, конечно. Я больше похож на угольщика, чем на канцелярского клерка…»
Но чувство это не унималось. Оно шептало ему — «Торопись, Уинтерблоссом!» — и шёпот этот накладывался на порывы ветра, делающиеся всё более нетерпеливыми и злыми. Гудели потревоженные ветром крыши, шипели мятые газеты, которые гнало по улицам, звенело в рамах оконное стекло. Возможно, это был голос самого острова, вплетающийся в его мысли.