«Похоже на прогулку по доске, — вспорхнула смешная и неуместная мысль, — Вроде тех, что были у пиратов. Или у этих… как их там…»
— Я чудовище? — Бангорская Гиена ухмыльнулась. По мере приближения к лампе, горевшей на швартовочной площадке, черты её лица выплывали из темноты, и это было страшное зрелище. Как будто ещё минуту назад лица вовсе не существовало, а теперь оно постепенно выплавлялось из пустоты, из проклятой плоти самого острова, делаясь реальным и осязаемым. Но они не походили на черты бродяги-угольщика, который когда-то стащил его бумажник. Скорее, они походили на…
— Я не чудовище. Слышишь меня? Все эти люди, которых я якобы убил… Их не существует на самом деле. Они всего лишь порождения острова. Его куклы. Галлюцинации, не имеющие материального воплощения. Боль, которую они испытывали, такая же фальшивая, как воздух, которым мы дышим. Всего лишь куклы. Хотя, не буду спорить, перед смертью они выглядели очень убедительно. Очень.
Герти всхлипнул от ужаса, мгновенно забыв всё то, что собирался сказать. Потому что из темноты к нему, пошатываясь, шло то, что не могло родиться даже в кошмарном сне.
К нему шёл он сам.
У Гиены было лицо Гилберта Уинтерблоссома, его собственное.
Страшное лицо. Возможно, оттого, что привычные Герти по собственному отражению в зеркале черты на нём казались немного искажёнными, неестественными и разнородными. Слишком припухшие губы. Слишком бледный нос. Родинка на щеке в том месте, где у Герти никогда её не было. Немного неестественный разрез век. Ямочка на подбородке. У него никогда не было ямочки на подбородке…
— Мне удалось вернуть часть того, что ты у меня украл, — вкрадчиво произнесла Бангорская Гиена, — Знаешь, это было непросто. Пришлось серьёзно поработать.
Его лицом была маска, сшитая из десятка фрагментов грубой дратвой. Маска, почти идеально копирующая лицо настоящего Герти. Но не из папье-маше или глины. Материалом нового лица Гиены была человеческая кожа. Чьи-то вырезанные тупым ножом веки. И уши. И нос. И ямочка на подбородке.
Герти ощутил себя так, точно сам падал в бездонную угольную шахту.
Бангорской Гиене, должно быть, потребовалась уйма времени и сил, чтоб создать подобное. И много, много материала.
«Перед смертью они выглядели очень убедительно. Очень.»
Он подбирал их, понял Герти. Вырезал по частям у своих жертв, заимствуя недостающие фрагменты, чтобы создать из них нечто целое. Жертвы Гиены были молоды, все одного возраста с Герти. Но никому не пришло в голову, что он находит их по одному ему известному признаку… У каждой своей жертвы он брал кусочек, напоминающий ему лицо Гилберта Уинтерблоссома, лицо, которое он считал своим собственным. И сшивал его с прочими.
Герти смотрел в своё собственное лицо, сшитое из десятка разрозненных и местами тронутых некрозом лоскутов. Лицо Гилберта Натаниэля Уинтерблоссома, ставшего истым жителем Нового Бангора.
Герти прохрипел что-то неразборчивое, не в силах оторвать взгляда от этой страшной лоскутной маски. Глаза Гиены в прорехах вздувшейся побагровевшей кожи сверкали от нетерпения. Она поигрывала ножом, лезвие которого плясало из стороны в сторону, но издавало не лёгкое шипение сродни тому, что издаёт хорошо заточенная сталь, рассекающая воздух, а что-то сродни шелесту.
— Сперва ты вернёшь мне моё лицо, — прохрипел двойник, — Я сниму его с тебя. Ты слишком долго носил то, что принадлежит мне. Потом ты вернёшь всё остальное… Всё до последнего. Не сомневайся. До последнего.
Герти знал это. Ощущал всеми порами обнажённой и ставшей вдруг беззащитной души. То, что к нему приближалось, было не просто порождением острова. Не просто злом. Это было зло, смешанное с его собственной сущностью. Не маскировка, не обман, не искусно наложенный грим. Это была альтернативная версия Гилберта Уинтерблоссома, имевшая полное право на существование. Ожесточившаяся, отчаявшаяся и позволившая острову свести себя с ума. И никакое объединение с ней было невозможно, как невозможно объединение двух различных организмов, каждый из которых регенерировал из рассечённой надвое половины некогда единого целого.
Выпады следовали один за другим. Неаккуратные, резкие, они не были похожи на фехтовальные выпады рапиры в руках опытного дуэлянта. Но каждый из них, без сомнения, был смертоносен. Герти, зажимая одной рукой раненное плечо, ускользал только потому, что какая-то доля сознания подсказывала ему, пусть и шёпотом, следующее движение Гиены. И ещё потому, что у него был небольшой запас пространства за спиной. Запас, который медленно, но неизбежно подходил к концу, по мере того, как Герти вынужден был приближаться к швартовочной площадке.