— Теперь ты отдашь моё лицо, — пробормотала, роняя слюну, Гиена, нависая над ним, — Теперь ты отдашь мне всё… А потом я улечу отсюда. Со своим именем и своим лицом. К чёрту с этого острова, вот как… Но сперва… Потерпи, фальшивка, быть может, будет немного щекотно…
Это был миг перед смертью, тот самый миг, о котором Герти не раз приходилось читать. Тот краткий момент жизни, когда разум осознаёт окончание существования, а тело подхватывает последним порывом, безрассудным и стремительным. В такой миг люди зачастую совершают то, чем прославляют себя после смерти и что запечатлевает их в памяти очевидцев. Герти читал про смертельно раненых солдат, перед смертью закрывающих своим телом сослуживцев от русских пуль. Про моряков, бросающихся за борт, чтоб сохранить товарищам по несчастью глоток пресной воды. Про врачей, которые на смертном одре завещают своё тело науке.
Сам он, к собственному стыду, оказался бессилен совершить что-нибудь подобное или хотя бы принять смерть лицом к лицу, как пристало мужчине и джентльмену. В тот миг, когда нож Гиены завис над ним, пуская щербатым ржавым лезвием гальванически-солнечные сполохи по стенам, Герти подчинился инстинктивному желанию тела, оглушённого страхом и не способного ни к каким героическим порывам. Сжался, лёжа на боку, обхватив себя за ноги, как ребёнок.
Строки молитвы не шли на ум, прыгали вразнобой, как звуки фортепиано, по клавиатуре которого долбит кулаками пьяный докер. Не было ни благочестивых мыслей, ни мелькающих перед глазами памятных отрезков жизни. Только лишь глухое отчаянье загнанной в угол крысы, над которой нависает тень кошачьей лапы. И совсем уже глупая и неуместная — «Что это у меня, чёрт побери, привязано к правой ноге?..»
Пальцы, не слушаясь более Герти, точно в этот смертный миг решили действовать по собственной воле, не сообразуясь с мозгом, рванули штанину на правой ноге, обнажая грязную тощую щиколотку. И на миг замерли, встретившись с тем, что никак не ожидали обнаружить под истрёпанной грязной тканью. С чем-то вроде повязки из прочной поскрипывающей кожи, назначение которой ещё несколько мучительно-долгих долей мгновения оставалось непонятным.
«Вот, что натирало мне ногу, — была первая мысль, — А ведь я был уверен, что снял эту штуку раньше…»
Вторая мысль, неспешная и столь же никчёмная, тянулась слишком долго. Обрывая её, Герти позволил пальцам и дальше действовать самостоятельно. Не стесняемые более ничем, они справились наилучшим образом. Потащили, надавили, повернули…
— Ах ты дрянь, — изумлённо выдохнула Гиена, всё ещё стоящая с занесённым ножом над Герти, — Ах ты фальши…
Сдвоенный выстрел из дерринжера прозвучал почти беззвучно — раскат грома скрал звук едва ли полностью, оставив лишь приглушённый хлопок вроде того, что бывает, если чересчур поспешно откупорить бутылку игристого вина. В первое мгновение Герти даже показалось, что никакого выстрела не было. Осечка. Ещё одна насмешка Левиафана.
А потом он увидел лицо Гиены.
Она отчего-то не пыталась опустить занесённый нож. Состоящая из лоскутов маска на миг разгладилась, а глаза в её щелях, прежде блестевшие влажным звериным торжеством, сделались как будто задумчивы и… Спокойны. Впервые за всё время — спокойны.
— Фальшивка, — неожиданно тихо произнесла Гиена, сглатывая. Губы её начали мелко подрагивать, — Это было нечестно. Он ведь тебе подыграл, да?
Уронив нож — тот жалобно задребезжал по металлической палубе — Гиена прижала руку к животу. Наверно, рука была в чём-то испачкана, потому что ткань под ней мгновенно стала мокрой.
— Это всё… нечестно, — Гиена с недоумением посмотрела на собственную руку, — Так не должно было. Неправильно.
Из её живота на палубу плеснуло красным. Потом ещё раз. Кровь толчками выбивалась из Гиены, оставляя вокруг его стоптанных башмаков грязно-алые разводы. Герти подумалось, что стюардам «Графа Дерби» придётся немало повозиться, чтобы убрать всё это…
Гиена упала неподалёку от самого Герти, зашипев от боли. А может, от ярости. Перестав быть опасной, она мгновенно сделалась жалкой, как всякий умирающий зверь. С трудом поднявшись, Герти некоторое время смотрел на неё, елозящую по палубе тощим телом. Бесполезный дерринжер с обоими разряженными стволами сам выпал из его руки.
— Ты сам виноват, — сказал Герти, обращаясь к своему близнецу в маске из вздувшейся багровой кожи, перехваченной дратвой, — Мы могли закончить всё это иначе. Но ты всё сделал неправильно. Я всё сделал неправильно.
Гиена ухмыльнулась. Даже поверженная, корчащаяся в луже собственной крови, она смотрела на Герти с яростью, ничуть не притуплённой болью.