Причудливее делалась и обстановка. Уродливая старая мебель никуда не исчезла, но в сочетании с ней всё чаще встречались предметы, наличие которых в канцелярии объяснить было бы весьма затруднительно. Так, на одном из секретеров Герти заметил гипнотизирующий блеск оружейной стали. Это оказались промасленные полуразборанные автоматические пистолеты. «Что же это такое? — подумал он, отворачиваясь в другую сторону, — Не похоже на канцелярские принадлежности, господа. Отнюдь не похоже. Может, здешние клерки занимаются стрельбой в перерывах между работой?»
Но чем дальше они шли, тем чаще Герти ловил себя на мысли, что ему совершенно не хочется знать, чем они здесь занимаются. Видит Бог, это и так самая странная канцелярия из всех, что ему до сих пор встречались.
Наконец они упёрлись в дверь. Её толстые бронзовые полосы потемнели от времени, табличка же, напротив, была полированной и блестящей. «Лександр Шарпер, секретарь». Не указано ни отдела, ни ведомства. Герти, привыкший к чёткому разделению чинов и полномочий, только вздохнул.
— Обождите здесь, — сказал мистер Беллигейл и, бесшумно отворив дверь, скрылся за ней, оставив Герти беспомощно разглядывать странную табличку.
Стоя в прохладной затхлости коридора, Герти решил потратить это время на составление короткой, но убедительной речи, чтоб с первых же слов пронять секретаря и вывести, наконец, всю эту нелепую историю в разумное русло. Это всё большая ошибка, заявит он с порога. Да, именно так и стоит сказать. Сразу, только зайдя.
«Произошла большая ошибка, сэр. Видите ли, меня зовут Гилберт Уинтерблоссом, и я совершенно точно никакой не Гай Уизерс. Скорее всего, ваша счислительная машина, ваш герр „Лихтбрингт“, ошибся дырочкой или двумя, следствием чего стало это нелепое и досадное для обеих сторон происшествие. Готов вас заверить своим добрым именем и своей репутацией, достаточно надёжной, несмотря на мой возраст, что ничего подобного…»
— Заходите, прошу.
Мистер Беллигейл уже был снаружи и приоткрывал для него дверь. Забыв обо всём на свете, Герти шагнул в проём. Дверь за его спиной мягко клацнула, закрываясь.
Ещё толком не сориентировавшись в обстановке, не разглядев хозяина кабинета, Герти прокашлялся и решительно сказал:
— Произошла большая ошибка, сэр!
— Ни словом больше! Умоляю!
С кушетки навстречу ему поднялся хозяин кабинета. Костюм его был чёрным, но являл собой значительный контраст с прочими. Во-первых, пиджак был небрежно расстёгнут, обнажая шёлковую жилетку. Во-вторых, и покрой у него был куда свободнее, напоминая скорее свободное цивильное платье, а не партикулярное облачение, подходящее секретарю ответственного учреждения. Правда, скроен он был превосходно, ткань казалась очень мягкой и текучей, как сверкающая шерсть на чёрном, как уголь, коте. Без всяких сомнений, роскошный костюм, из украшений на котором Герти разглядел лишь скромные серебряные запонки.
— Вы совершенно правы! Произошла большая, просто чудовищная ошибка. Которая, без сомнения, целиком и полностью лежит на нашем ведомстве. Не спорьте! Я в полной мере сознаю, какое неуважение было проявлено к вам и смею вас просить только о том, чтоб вы не приняли подобное неуважение исключительно на свой счёт. Бюрократия! Канцелярит! Горько сознавать это, но человек подчас становится узником бумажных замков, сам того не замечая.
— Кхм. Да, конечно…
— Мы обшиваем наши дредноуты многослойной сталью, а ведь, между тем, это совершенно излишне. Самый прочный, непробиваемый и смертоносный материал, изобретённый человечеством, это, представьте, обыкновенная бумага. О да, сэр. Самая обычная бумага.
— Без сомнения, — Герти с достоинством кивнул.
— Причём мы, жители старой Европы, ещё имеем какой-то иммунитет к её поражающим свойствам, прочие же, наивные дети Тихого океана, буквально гибнут под её дьявольским гнётом. К югу от острова есть крошечный архипелаг… как его… ах, забыл. Населён самыми обычными полли. Поллинезийцами, да, сэр. На момент их открытия экспедицией естественных наук бедняги не знали ни письма, ни алфавита. Вообразите их изумление при виде шуршащей бумаги, явившейся вместе с белыми людьми на их острова! Они видели, что европейцы, люди, обладающие ужасной силой и стоящие несоизмеримо выше их племени, испытывают невероятное уважение к бумаге. Бумаги буквально повелевали их судьбами. Прочитав какую-то бумагу, белые люди делали страннейшие вещи. Например, безропотно передавали друг другу золото и ценное имущество. Или вызывали друг друга на дуэль. А то и вовсе исчезали в неизвестном направлении, покинув архипелаг. В бумаге заключена удивительная сила, и «полли» заметили это первыми. Вопрос иммунитета, сэр, вопрос иммунитета… Как оспа выкосила народы Нового Света, так наша канцелярщина завоевала этих свободолюбивых и отважных дикарей. Они исполнились к бумаге самого благочестивого, искреннего и даже исступлённого почитания. В их глазах бумага стала божественным проявлением, диктующим волю всему живому. Увидев лист бумаги с чернильными символами, эти «полли» падали на колени и затягивали молитву. Выкинутый клочок бумаги из тамошней канцелярии, например, счёт за уголь или обрывок делового письма, с небывалыми почестями относился ими на специальный алтарь. Разумеется, в скором времени этот алтарь стал похож на бумажный архив колониальной администрации.