— Когда?
Отец потрепал меня за шею и сказал, что сегодня ночью.
Вечером дедушка и отец, немного поспорив о том, в какой очередности изображать на моем теле полосы, квадраты и круги, изрисовали меня вдоль и поперек вонючей, липкой краской. После того, как краска высохла, больно стянув мою кожу, дедушка дал мне свое старое копье и острый кривой нож, выточенный из морской раковины, и произнес долгую напутственную речь:
— … и не посрами память наших великих предков.
Я кивнул головой, стараясь не трястись и не стучать зубами, — отвар из львиного сердца почему-то не наполнил мою кровь безграничной храбростью и отвагой, не иначе этот идиот колдун забыл бросить в него какой-нибудь важный корешок.
— Пора.
Отец бесшумно скользнул на тропу, я почти также бесшумно скользнул за ним, но не проскользив и двух шагов, наступил на сухую ветку. Отец обернулся на предательский треск, но ничего не сказал, только осуждающе слегка качнул головой.
Мы шли долго, полная луна мягко освещала тропу, петляющую между деревьями и кустами, длинная тень отца лежала на моей груди, сбоку, сверху, снизу что-то шипело, стрекотало, урчало, вдалеке кричали гиены и шакалы, а рык льва слышался за каждым кустом. Сначала все кругом было знакомое, потом знакомое не очень хорошо, потом совсем незнакомое.
Отец поднял руку и замер, я вцепился в свое копье и облизал пересохшие губы. Отец подозвал меня и шепнул:
— Слышишь, журчит ручей?
— Слышу…
— Слышишь голоса?
— Слышу…
— Молодец, у тебя молодой слух — я слышу только шум ручья.
Если бы я не был в таком волнении, то, наверно, смутился бы — ничего, кроме стука собственного сердца, я не слышал, и даже шепот отца у меня над ухом казался таким далеким и невнятным.
— Пойдем.
Мы спустились к ручью, отец зачерпнул пригоршню воды, выпил и ополоснул лицо, я тоже хотел остудить гудящую от молоточков в висках голову в прохладной воде, но отец остановил меня:
— Погоди, я думаю, ты еще напьешься. Чуешь запах дыма?
— Не знаю…
Отец ударил меня по щеке:
— Ты воин или рыбак, или, может быть, носчик дров?!
— Воин…
— Вперед!
Впереди мерцал свет костра. Мы подошли ближе. Чужая деревня спала, только у костра сидели несколько мужчин и смотрели в огонь. Отец понюхал воздух, посмотрел на луну и больно сжал мне запястье:
— Надо ждать.
И мы стали ждать. Я не знаю, сколько мы ждали, конечно же не смыкая глаз, но когда толстый белый человек в соломенной тарелке на голове, расчесав гребешком мои кудри, повел меня на свою лодку, а потом сдавил мое плечо, плавно превращаясь в сидящего рядом отца, слева уже стало светлеть.
— Вон.
К ручью из деревни шел человек с большим глиняным кувшином и что-то хрипло бормотал себе под нос. Я, отталкиваясь негнущимися руками и ногами, прополз за отцом в холодную мокрую траву около самого ручья. Человек крякнул, сел на корточки, вздохнул и стал лениво набирать воду в кувшин. Отец толкнул меня в бок. Я вскочил и прыгнул на человека, но моя нога поскользнулась, и я, не долетев до человека, воткнул дедушкин нож в жирную глину. Человек от неожиданности онемел и вытаращил глаза, потом быстро очухался и замахнулся на меня кувшином, но отец, как могучий удав, метнулся к нему и обвил своими руками и ногами, после этого сдавил ему горло так, чтобы звонкий крик о помощи превратился в хриплое бульканье. Я на карачках подполз к человеку, коротко взмахнул ножом и ударил его, как долго меня учил дедушка, глубоко под ребра. Человек захрипел, перестал ожесточенно вырываться из объятий отца, обмяк и закатил глаза. Отец отпустил человека, отдышался, потом достал маленький ритуальный ножичек, надрезал человеку артерию на шее и набрал в маленькую чашечку из черного магического дерева кровь.
— Пей.
Я, постукивая передними зубами о край чашечки, выпил густую, теплую, немного сладковатую кровь и собрал в себе все силы, чтобы меня не вырвало. Отец выдернул из груди человека нож и протянул его мне:
— Режь.