Однако не столь скоро, чтобы плачу
Из глаз моих не прядать на бегу.
Не то, чтобы сочувствьем небрегу,
Но, на кого в бегах ни набегу, –
Молчу про все и в одиночку плачу.
XIX. Son animali al mondo di sí altera
Есть в мире существа, чей гордый зрак
Сияющее солнышко прельщает,
И есть иные, коих свет стращает
И чьи глаза ласкает только мрак.
Но есть и третьи, что с сияньем в брак
Вступают, их же в пепел обращает
Светильник, чем, по долгу, просвещает, –
Я с ними, с третьими, я им не враг:
Зане блистанье мной невыносимо
Той женщины, от коей мне не сбечь
Ни в нощи тень, ни в нору не залечь.
С глазами красными, как бы от дыма, –
Не волен я за ней стопы не влечь –
Чтоб кучкой пепла стать необратимо.
XX. Vergognando talor ch’ancor si taccia
Стыдясь того, что до сих пор не смог,
Сударыня, в стихах ваш блеск прославить, –
Могу вас тем хотя бы позабавить,
Что никакой иной меня не влек.
А этот труд для рук моих жесток:
Писать – еще б полдела, дело – править,
И стоит мне объем работ представить,
Как страх меня берет под локоток.
Ловлю себя на том, что отверзаю
Подчас уста, но голос с них нейдет,
А гнать его чрез силу не дерзаю.
Рука, пожалуй, стих писать пойдет,
Да вдруг замрет – и вон перо бросаю:
Еще атака, захлебнулась, вот!
XXI. Mille fїate o dolce mia guerrera
О милый враг мой, верных сотню раз,
Пытаясь с вами честно замириться,
Я сердце вам сдавал, но вы, царица,
Сей низменный трофей гоняли с глаз.
Меж тем оно, опальное у вас,
Могло б найти еще пред кем раскрыться…
Но я ведь тоже не могу прельститься
Твердыней, что без боя вам сдалась, –
А по сему вам шлю его обратно:
Дадите ли убежище ему?
Нет, вновь прогнали с глаз – и так стократно.
Тем бой сбиваем сердцу моему
Мы оба, но вы больше, потому
Что любит вас – как вам ни неприятно!
XXII. A qualunque animale alberga in terra
Любого обитателя земли,
Опричь тех, коим ненавистно солнце,
К трудам зовет, забрезжив, новый день.
Но только небо зажигает звезды,
Всяк возвращается: кто в дом, кто в лес, –
Вздремнуть, покамест не горит заря.
А я, как только вспыхнула заря,
Прогнавши мрак кружить вокруг земли
И полня щебетом и звоном лес, –
Мне воздыханий не унять при солнце.
Затем, следя, как пламенеют звезды,
Томлюсь в слезах, пока не придет день.
Приходит вечер, гаснет ясный день:
У нас тут сумерки; у них – заря.
В раздумье я гляжу на злые звезды:
От них мой мозг – из мыслящей земли, –
И проклинаю день, как свидел солнце,
От коего мне жизнь как темный лес.
Не порождал такой зверюги лес,
Ни ночи глубина, ни хмурый день:
Я плачу от нее в ночи, при солнце,
Ни сон не лечит боли, ни заря.
Пускай я, смертный, создан из земли,
Но в грудь мою желанье влили звезды.
Пред тем, как мне уйти туда, где звезды,
Иль пасть, любовным стоном полня лес, —
Чтоб кинуть плоть добычею земли, –
Услышать бы мне «да» от той, что в день
Один способна годы подарить: заря
Такая мне бы возвестила солнце.
С ней был бы я, едва погаснет солнце,
И нас никто б не видел – только звезды!
И вечно – ночь, и никогда – заря!
И в лавровый бы не спешила лес,
Страшась моих объятий, как в тот день,
Когда взросла пред Фебом из земли…
Ах, мне уделом – гроб: рубите лес!
Скорее днем проглянут в небе звезды,
Чем в сумерки души вперится солнце.
XXIII. Nel dolce tempo de la prima etade
В юном сердце по весне
Появился кукушонок
На погибель на мою –
Оттого мой голос звонок:
Так спою, как было мне
Мыкать вольницу свою
В безамуровом раю,
Как Амур потом взбесился
И обидел наглеца, –
Мало, впрочем, кто избавлен от подобного конца!
Всяк об этом относился,
Всех тошнит от строк любви, –
Я же – вздохи изрыгаю:
Эти – подлинней, чем те!
Что забуду в простоте –
Все по струпьям прочитаю!
А не то – душа в крови,
Так что фельдшера зови;
Я себя подчас не помню –
Воздух воплями оскомню.
С той поры прошли года,
Как Амур меня попутал,
Сердцу причинив прострел.
Сердце я мое окутал
Мысли холодом тогда.
Я отнюдь не возгорел,
С любопытством сам смотрел,
Как в любви иной чудачит,
Слезный ток на грудь струя.
Господи, ведь в бездну муки ныне окунут и я!
Весельчак свой смех оплачет, –
Так решил тогда тиран, –
Я ему пробью подрясник!