К апрелю свадьбы сошли на нет, а меня, как никогда остро, обуяло желание завербоваться на службу и желательно в «горячую точку» — в Афган. Уж там-то, была я уверена, сопляков нет, и я встречу настоящего мужчину, воина — свою любовь. Ну, а если нет — реализую свое желание быть нужной Родине и поддержу, помогу, встану рядом с бойцами, плечом к плечу.
Господи, как я была глупа…
В одно прекрасное, солнечное апрельское утро мы с Викой, которая с энтузиазмом ухватилась за идею уехать в прайд горячих и мужественных защитников интернациональной идеи, цокая каблучками по асфальту, подходили к зданию военкомата. На этот раз остановить меня было невозможно — мне было без пяти двадцать один, и рядом была верная Викуся, которая воспылала идеей выполнения гражданского долга настолько, что быстро нашла входы и выходы в столь строгое заведение, как военный комиссариат. На этот раз нам не улыбались, как наивным дурочкам, — нас исследовали. Долго беседовали, оглядывали, заставили побегать, собирая кучу документов, и пройти не одну медкомиссию. Мы стоически преодолели все преграды и были наконец зачислены вольнонаемными служащими в 40-ю армию, получили на руки предписание.
Как мы были счастливы, глупые девчонки… Мы буквально прыгали, оглушая визгами коридор военкомата, мы чуть не плакали от радости, сжимая в руках документы.
Мы не шли — летели домой.
Я почти не замечала слез мамы, ворчания и попыток давления отца. Я еще не знала, что вижу их последний раз, как и родной город, который расцветал первыми одуванчиками, первой зеленью на деревьях. Я собиралась, я наконец добилась своей цели и послезавтра уже осуществлю свою мечту, свое призвание, то, к чему готовила себя с детства.
Я слабо помню расставание с родителями, оно прошло в бреду, в пылу и дыме предстоящих свершений, предчувствии чего-то великого, памятного. Я была пьяна от одной мысли, что еду в Афганистан. Я! Еду! В Кабул! И буду! Служить! Родине!..
Пересадки, инструкции, проверки, духота и мельтешение лиц, лычек, транспорта, казенных, пропахших дешевым табаком и потом помещений — быстрая смена декораций утомила, добавила тумана в голову, как пьяному дыма от водки. Возбуждение, ударившее нам в голову еще дома, спадало, раздавливая нас усталостью, но мы стойко держались, во все глаза глядя вокруг. Нам еще были непонятны странные взгляды солдат и военных, которые они бросали на нас. И хоть мы понимали, что за ними скрыто нечто циничное, не признавались в этом ни себе, ни другу другу.
«Мальчики соскучились по девочкам», — объясняла Вика, и я согласно кивала: им трудно.
Эти фразы были настолько же двусмысленными, насколько недвусмысленным было внимание к нам. Но мы вкладывали в свои слова наивную веру в братьев по оружию, единомышленников, борцов за правое дело, где только честь и только совесть диктуют свои правила. Мы видели мужчин — братьев и отцов, и если женихов, то по большой — и не менее светлой, чем та идея, что они защищают, — любви. Они видели свежее тело, женщину. Но это еще можно было не замечать. Пока.
Нас ждал самолет на Кабул.
Мы прилипли к иллюминатору и вглядывались в суровый пейзаж. Горы, ущелья, скалы. Ленты дорог, обвивающие горы и предгорья, редкие точки транспортных средств. Камни, безлюдность, холмы, степи. В этом суровом краю нам предстояло провести два года своей жизни.
Борт открыл свое жерло, выпуская нас на волю. Полоска света, коричневая земля, дробный топот, крики, звуки взлетающих самолетов и запах, как будто попали в баню, где разлили солярку.
Мы решительно двинулись наружу и застыли, как дурочки, с открытыми ртами, глядя вокруг. Бетонная площадка, зажатая горным массивом, казалась крошечным пятачком, и на ней загорелых мужчин в военной форме — как муравьев в муравейнике. Техники — как стрекоз у воды. Самолеты взлетали и шли на посадку. Фланировал наземный транспорт, стояли накрытые брезентом бочки. Шум, суета…
— Девочки! — рванул к нам какой-то усач в синем берете. — Из Союза?
Мы и ответить не успели, как нас окружили, взяв фактически в кольцо. Мы лишь прижались друг к другу и с застывшими улыбками растерянно разглядывали выцветшие робы, гимнастерки, загорелые руки с полосками вен, широкие ремни, тельняшки, выглядывающие из-под кителей. В лицо мужчинам смотреть было отчего-то боязно. Вика вообще пошла пятнами, задичилась, услышав восклицание, полное нескрываемого восхищения.
— Женщины.
Так монахи, должно быть, говорят — «Богиня!»
— Девочки, балбес! — гаркнул усатый. — Ну, чего столпились?! Напугали красавиц!
Я решилась поднять взгляд и поняла — мы попали в мужской монастырь. Огромный военный монастырь. На нас смотрели, словно никогда не видели ничего подобного.
— А ну разошлись! Братцы, братцы, не теснить! — балагурил усатый. — Эх, домой, а тут такой контингент…
— Вот и двигай, пока борт без тебя не ушел! — заметил мужчина почти черный лицом, с выцветшими волосами, в чудом державшемся на его затылке синем берете. Он обнял нас и потащил с бетонки прочь. — Вам на пересылку? Сейчас отведем, познакомим… О сумках не беспокойтесь, доставим.
Багаж и правда несли за нами. Молодые плечистые парни в тельняшках и синих беретах на добровольной основе работали носильщиками и жгли нам спины взглядами.
— Что привело в наши края?.. Меня, кстати, Георгий зовут, — подал руку сначала мне, потом Вике, но не пожал, получив в ответ ладошку, поцеловал в галантной, гусарской манере.
— Олеся.
— Виктория.
— Богини. — Он широко улыбнулся, показав пожелтевшие от табака зубы. — Так зачем к нам?
— Как зачем?! — воскликнули хором. — Выполнять интернациональный долг!
— A-а, ну, тогда проситесь к нам в гарнизон. Ребята бравые, в обиду не дадим, но боевое крещение обеспечим!
— Не слушайте Грека, девчата, — приложив руку к груди, заметил невесть откуда взявшийся лысоватый лейтенант. — От тоски умрете…
— Геннадьич! — рыкнул на него Георгий.
— К нам, к нам в батальон!..
— Какой батальон, Геннадьич? — возмутился десантник. — У тебя за месяц трех девчат «духи» сняли!
— А у вас продавщица есть и полевой медпункт!
Они так бурно спорили, куда нам лучше проситься, не замечая нашего присутствия, что у меня возникло чувство, будто нас разыгрывают как ценные призы в лотерею. Вика зачарованно смотрела на Георгия, и мне почудилось, что моя подруга влюбилась без ума и разума, только увидев у взлетной полосы красавца-старлея. Впрочем, не влюбиться было трудно — причем в любого, только ткни пальцем, зажмурив глаза. Шатены, брюнеты, блондины, на любой вкус ассортимент глаз, улыбок, комплекций. И все бравые, лихие, смелые, разговорчивые.
Нас чуть не заговорили до смерти. Чем ближе к пересылке, тем шире была толпа вокруг нас, и все старались что-то сказать, пошутить, вбить нам в голову заманчивые прелести службы именно в их бригаде, батальоне, гарнизоне.
Совершенно обессиленные, мы ввалились на пересылку и осели у стены на покореженных стульях.
— Мама… — то ли простонала, то ли просипела Викуся. Судя по ее обалдевшей физиономии, она очень жалела, что не поехала сюда раньше, а сдуру таранила КПП летного училища.
— Новенькие?! Документы! — потребовал седой мужчина, выросший перед нами. Подполковник был не один, рядом стояли еще двое — капитан, майор. Мы вскочили и, спешно вытащив документы, подали.
— Виктория Логинова? — взгляд подполковника оценивающе прошелся снизу вверх и обратно и, видно, нашел Вику годной. Меня тоже. — Олеся Казакова? — Я кивнула. Одутловатое лицо мужчины исказила гримаса, мало похожая на улыбку. И масляный взгляд шалого кота-перестарка мне очень не понравился.
— Где служить думаете, дочки? Мне в батальоне очень такие, как вы… смелые, юные нужны. Не обижу, — подмигнул.
Выглядело это странно и никак не шло его седым волосам, погонам и рожам сопровождающих, которые, щурясь, откровенно облизывали губы и протирали взглядами все наши выдающиеся достоинства. Вика и я окаменели, не зная, что ответить.