Я непроизвольно выгнула бровь: он следил за мной с Питера? Знает про то, о чем могла догадаться лишь Полонская и догадалась? Вот и доказательство ее причастности к интермедии.
А этот-то? Любовь, не иначе — скрыла усмешку: расскажи мне сказку на ночь, я поверю.
— Маруся не таилась от тебя. Как вы нашли друг друга? Давно?
— Я знаю ее мужа, Гарик в Афгане служил.
— И ты с ним?
— В госпитале вместе лежали.
— Ясно теперь — обоих контузило и с тех пор в себя не пришли? А я при чем?
Он промолчал. Хорошо, у меня вопросов много, задам другой:
— Так ты за мной с Питера следил? Зачем?
— Не следил — увидел. Перестань вымучивать вопросы. Я все расскажу позже, а сейчас тебе лучше поспать.
— Не хочу. Ты меня сна лишил. Совсем.
— Неправда. У тебя глаза слипаются.
— Естественно…
— Вот и отдыхай, восстанавливайся. Я никуда не исчезну.
Мне заплакать или порадоваться?
И какая забота!
— Совсем недавно чуть не убил, а теперь «отдыхай». Заслужила? — проворчала я, впрочем, не держа зла на мужчину — странный он, слабо сказано, и методы знакомства те еще, но видно и я не вполне адекватна, раз адекватно их восприняла. Как же нас изломало-то, брат?
— Мне не доставляло удовольствие вводить тебя в шок, но это нужно было сделать.
— Кому? Тебе?
— У человека во время шока, стрессовой ситуации высвобождаются резервные силы организма. Он выживает даже тогда, когда по всем канонам выжить не может. По себе знаю. Медики называют это чудом. А на деле — норма. Вспомни Афган, болеть было некогда, потому что цель была — выжить.
Великий психотерапевт… нет, шокотерапевт. Только от такой терапии ласты завернуть не долго. Нет, нашел оправдание своим изощренным издевательствам! Спаситель. Русская народная забава — дыба да топор?
Нет, он чокнутый. Такой же ненормальный, как и я. Оба мы психи. Вот парочка?!
А Полонская? Вот уж кто в самых буйных моих фантазиях не тянул на экстремалку-оригиналку!
Мир, точно, сошел с ума и катится к чертям.
— Какой Афган? И с чего мне выживать? Я не умираю, если, конечно, ты не поможешь.
— Я помогу тебе жить.
Как-то зловеще это звучит — слишком самоуверенно. А еще мне до нервного тика надоели намеки и хождения вокруг да около.
— У меня такое чувство, что ты знаешь обо мне то, чего не знаю я.
— Так и есть. Ты до сих пор живешь в прошлом, былыми событиями, а тело в настоящем. Психику в итоге клинит, что, естественно, и случилось не только с тобой. Опасность, стресс — ты в норме, чувствуешь себя живой, тишина, покой — теряешься, чего-то не хватает, начинаешь депрессировать, тосковать, как безрукий о потерянной руке, как пилот, списанный на землю, о небе.
— Ничего ты не понимаешь, не знаешь, — упрямо заявила я и отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Нечего мне в душу лезть. — Психолог!
Мужчина улыбнулся и посмотрел на меня так, будто я сказала чушь.
Но это-то понятно, не понятно другое — откуда он взялся и кто такой? Меня очень нервировало его сходство с Павлом, заставляло мучиться в догадках и плавать в бесплодных иллюзиях: а если это, правда, Павлик? Чудом выживший, нашедший меня? От этих мыслей и больно, и сладко, но боль слишком сильная, а сладость с горчинкой несбыточных надежд.
Конечно, чудеса случаются, но не со мной, не в моей жизни.
«Жаль…» — не сдержала вздоха.
И почувствовала, как рука мужчины накрыла мою, чуть сжала ладонь:
— Самое плохое позади, теперь все будет хорошо, поверь.
Интересно, о чем он? Что вообще думает?
И отчего так хочется ему поверить? Первому после Павлика, единственному за прошедшие шестнадцать лет. Насколько же меня покалечило, если могу симпатизировать лишь такому же искалеченному, ненормальному с нормальной точки зрения?
ГЛАВА 7
Павел, Олеся, Кандагар
Он ругал сержанта — забурели братья-славяне, распоясались, салабонов «строят», как падишахи евнухов. А те только из учебки, пороха не нюхали, зеленые — и по сути, и по цвету лиц…
Чендряков щурился, кривил губы, выслушивая старлея, и было видно, что не впрок нотация. Влетело сержанту в одно ухо, в другое вылетело.
— Хорош подчиненных строить, Паша, глянь лучше туда, — толкнул в плечо друга Женя Левитин, кивнул в сторону бетонной площадки, а там…
Шлыков забыл о чем говорил. Он вообще все забыл. Бывает же такое! — удивлялся потом сам себе, а тогда ничего не думал, только смотрел: две девочки-малышки волосы поправляют, что ветер от поднявшейся вверх «вертушки» разметал. Одна руки на груди сложила, настороженно на столпившихся бойцов поглядывая. И видно, грозной хочет выглядеть, да в глазах испуг, неуверенность и на щеках румянец. А вторая по головам обалдевших мужчин пробежала и в небо уставилась огромными синими глазами. От этих глаз у Павла что-то внутри дрогнуло и сухо в горле стало. И понимал: надо бы отвернуться, а то стоит дурень дурнем, на девчонку таращится, а вроде офицер, вроде не мальчик озабоченный, а не мог — как прилип насмерть. Женька спас, толкнул опять в плечо:
— Пошли знакомиться.
Шлыков бы с радостью, но как прикинул, что говорить что-то надо будет, а он, как сейчас, дар речи потеряет, только синеглазку увидит, и будет, как дебил последний, мычать да смотреть, рот разинув, так головой мотнул:
— Нет, дел много.
— Ну, смотри, мое дело предложить… сержанта дашь? Шустрый он у тебя, сгодится.
— Бери, — буркнул.
— Чендряков, слышал? Девушкам в модуле помочь и на стол что организовать. Приказ ясен?
— Так точно, товарищ старший лейтенант, — ухмыльнулся тот. Поняли они друг друга с Левитиным:
— Свободен.
Чендряков развернулся и потопал, руки в брюки:
— Разгильдяй! — отчего-то разозлился Павел.
Весь вечер он шатался по комнате. Он уже жалел, что не пошел с Голубкиным и Левитиным, но опять же, что там делать? Бухать? Здесь напиться не проблема. На новеньких девчонок смотреть? Так синеглазая до сих пор перед глазами маячит. И тлеет в сердце огонек надежды, что чистая она и глубокая, как глаза ее. И ошибиться так не хочется, потому и идти на пирушку, смотреть, как окручивают дурочек пацаны, а те верят той пурге, что Женька метет, и млеют, сдаются. А потом по стопам Галки, лишь бы у желающих шмоток да денег хватило.
Нет, не будет он ни вторым, ни десятым в очереди.
Павел пнул табурет и лег на кровать, прикрыл рукой глаза.
Какого ляда она сюда приехала? В дерьмо, грязь, кровь, смерть. Под пули или под начальство? За подвигами, мужем, великой идеей, стопкой чеков и афганок? Кому она на радость достанется? Как долго продержится чистота в синих глазах, наивность и трогательное детское любопытство?
Да ему-то какая разница?! Заняться нечем?!
Как ни ругал он себя за глупость, в голову втемяшившуюся, а справиться с собой не мог. Понесли его ноги к женскому модулю, да не вовремя — синеглазка-то с Чендряковым сидела, о любви да дружбе разговаривала. Павел развернулся, к себе ушел. Всю ночь промучился, пытаясь заснуть, да без толку — маяло его, как будто лихорадку подцепил.
А с утра Чендрякова за шиворот словил, оглядел припухшую губу с засохшей точкой крови и, усмехнувшись, пошел к Женьке. Отлегло с души.
— …Галка не вовремя приперлась. Обломала круто. А Голубкин, похоже, втрескался в комсомолочку, повезло Михе, — разглагольствовал Женька, пуская дым в потолок. Папироса тлела, наполняя запахом табака и без того прокуренное помещение.
Павел молчал, внимательно слушая. Знал, прерви дружка, и тот уйдет в сторону, переключится на опостылевший пейзаж, «духов», начальство, гребаных салабонов и батю своего, что мечтал сына в офицерском мундире увидеть.
— Барышню Викой зовут. Хохотушка. А формы… ножки стройные, грудь высокая, глазки хитрые. Газель. Вторая, конечно, лучше. Параметры, закачаешься: стройняшечка, гибкая, талия, грудь… блин, конфетка! Но, похоже, облом, Иваныч. Но временный!. Ничего, потихоньку, полегоньку можно и приручить. Плохо, блин, не пьет. Ха! Чендрякову губу прокусила, слышал? Целоваться полез. Во, выдала девка?! Ты как думаешь, долго ломаться будет?