— Это мое, — говорю я понтифику.
— По законам Синдиката Орзовов владение имуществом составляет девяносто девять сотых права на оное. А теперь твоим имуществом владею я, — негодяй отдает посох и все мои пожитки труллу, потом открывает свою книгу в кожаном переплете, перелистывает несколько десятков страниц с подписанными контрактами и находит, наконец, чистый лист. Понтифик касается пальцем пергамента, и на поверхности проступают слова условий моего принудительного труда. — Подпиши, или пойдешь на корм вурмам.
Мне кажется, что корм вурмам для меня более подходящий вариант, но я все же подписываюсь вымышленным именем и надеюсь на лучшее. Я знаю, что мои друзья слышали крик гаргулий и понимают, что мы попали в беду. Сейчас Эмбреллин на меня злится, но наша дружба уходит корнями далеко в прошлое, и она ни перед чем не остановится, чтобы вызволить нас из плена.
Саварин тоже ставит подпись, и понтифик выдает нам по ведру и приказывает приступить к работе.
Кажется, что духи забыли, что живым бывает нужна передышка, они приносят нам ведра с камнями быстрее, чем мы успеваем их утащить. Я несу по ведру в каждой руке, спускаясь по короткому коридору в соседнюю комнату в катакомбах: здесь на полках плотно уложены кости и черепа с монетками в глазницах — погребальный обычай из еще более древних времен. Вдоль скругленных стен здесь также расставлены статуи: люди, труллы, даже вампирша с обнаженными клыками. В центре комнаты дыра, в которую мы сбрасываем дробленый камень — зловещий черный колодец ведет куда-то в забытую историю Равники. Я заглядываю в темноту, задаваясь вопросом, далеко ли до дна, и убьет ли меня падение, или просто оставит с переломанными костям и сожалениями.
— Нельзя медлить, — говорит призрачная женщина, подошедшая из-за спины. Она опустошает в дыру содержимое своего ведра: слюна червя, болезненно-темная и с желтоватой пеной. Верный знак того, что животному плохо.
— Извините, — говорю я, отходя в сторону и уступая ей место. — Так что, все-таки, делает эта машина?
Женщина осматривается, а потом отвечает таким мягким и скрипучим голосом, что кожа у меня покрывается мурашками:
— Она делает из медных монет золотые. Это иззетское изобретение, которое украл предок хозяина двенадцать поколений назад. С его помощью он скопил огромное состояние и занял место среди самых влиятельных горожан... это маленький грязный секрет этой семьи.
Медальон Иззетов | Иллюстрация: Dmitry Burmak
— Но у нее не хватает детали, — говорю я и тут же жалею о сказанном. Но у призрачной женщины не возникает подозрений из-за того, что мне это известно. Кажется, ее терзает вина. Каким-то образом, несмотря на свою бестелесную сущность, она умудряется побледнеть.
— Вы знаете, где эта деталь, не так ли? — спрашиваю я.
Она быстро мотает головой, и тогда я замечаю... Как я раньше не увидел сходства? То же робкое лицо, хрупкое телосложение, темно-серые волосы, при жизни, вероятно, бывшие черными...
— Вы — мать Базды?
— Прошу тебя... мы и так уже слишком надолго задержались! — она убегает вперед, а я бегу за ней.
— Она скучает по вас. Она здесь, в помещении наверху. Давайте ускользнем, когда понтифик не будет следить за нами.
— Мы не можем. Мы связаны контрактом. Если мы посмеем сбежать, то магия закона притащит нас обратно.
— Кейдин! Завора! Вы опоздали, — говорит понтифик, когда мы возвращаемся. Он передает посох прислужнику-труллу и раскрывает свой фолиант. — К вашему долгу добавляется по одному дню.
На странице Заворы я вижу длинный ряд отметок, и она добавляет к нему еще один крохотный штрих. Затем понтифик открывает мою страницу. Я чувствую, как магия закона ведет мою руку, заставляя поставить отметку.
— Это первая из великого множества, — смеется понтифик.
Я напрягаюсь, и до меня вдруг доходит вся серьезность моего положения. Я буду у него в долгу вечно, и даже смерть — особенно смерть — не сможет меня освободить, если я не сделаю что-нибудь прямо сейчас. Я выхватываю книгу у него из рук и стремглав бросаюсь к Саварину, несущему по три полных ведра в каждой руке. Он бросает их, а я швыряю ему фолиант.
— Рви! — кричу я. — Рви его, и мы свободны!
Саварин послушно берется своими большими руками за обложку и рвет книгу, а я сдерживаю понтифика. За обложкой рвутся страницы, и вскоре от фолианта остаются одни только клочки. Мне кажется, что я уже чувствую, как слабеют узы контракта.