— Я знаю, я уверена… — наконец произнесла она, — Виталий Викторович ни в чем не виноват…
— Вот здесь мы с вами сходимся, — заметил Гордеев.
— Знаете, это человек кристальной честности… — Она продолжала старательно прятать глаза. — Я от него ни разу не видела ничего дурного… Только хорошее.
— Это только ваше мнение, или…
— Нет, что вы! Его уважали, да что там уважали… можно сказать, любили все, кто с ним работал! — горячо возразила Клавдия Семеновна.
— Значит, он пользовался авторитетом?
— Да, и большим!
— Но в таком случае как объяснить ваше заявление следователю Злотникову?.. — Гордеев понял, что пришло время для решающего удара.
Морозова вздрогнула, но глаз не подняла.
— Вы знаете про мое заявление? — упавшим голосом спросила, вернее, даже констатировала она.
— Это моя работа, — пожал плечами Гордеев, — я обязан знакомиться со всеми материалами дела моего подзащитного.
Клавдия Семеновна чуть заметно кивнула и тяжело вздохнула. Гордеев положил две ложки сахара в чашку и опустил туда же кружочек лимона.
— И все же, Клавдия Семеновна, — сделав паузу, вновь спросил он, — как объяснить ваше заявление? Вернее, как сообразуется ваше заявление и то, что вы мне сообщили сейчас, — об уважении, любви, кристальной честности…
— Мое заявление — ложь, — наконец произнесла Морозова, чуть подумав.
Гордеев удивленно поднял брови:
— Вы сделали ложное заявление следователю?
— Да, — твердо сказала она. Силы снова вернулись к Клавдии Семеновне, и она смогла посмотреть в глаза Гордееву.
— Как же так? — развел руками Гордеев. — Вы обманули следствие…
— Мне очень стыдно…
— Но ведь дача заведомо ложных показаний строго карается. Вы знали об этом?
— Знала. — Клавдия Семеновна опять тяжело вздохнула.
— Тогда вы должны объяснить… Почему вы написали такое заявление?
— Почему? — Клавдия Семеновна чуть помедлила. — Хорошо. Я расскажу… Но только вам. Я навела справки и доверяю вам.
— Я вас слушаю, — насторожился Гордеев.
— Но имейте в виду, Юрий Петрович, то, что я вам скажу, вы не сможете использовать в интересах защиты. На следствии я буду настаивать на своем заявлении…
— Хм… Почему?
Клавдия Семеновна решительно поднялась со стула:
— Идемте, только тихо…
Морозова чуть слышно приоткрыла дверь в боковую комнату. В глубине стояла детская кроватка. Свет из прихожей падал на лицо спящей девочки.
— Посмотрите, только тихо… — прошептала Морозова.
Затем, убедившись, что Гордеев увидел девочку, Клавдия Семеновна осторожно прикрыла дверь и знаком велела адвокату вернуться на кухню.
— Это Людочка, — произнесла она грустно.
— Хорошая девочка, — молвил Гордеев, просто чтобы что-нибудь сказать.
— Как вы думаете, сколько ей лет? — спросила Морозова.
— Лет девять-десять… — ответил Гордеев. Он не успел как следует разглядеть девочку, но в ее возрасте был почти уверен. — Ну, может, одиннадцать…
— Ей восемнадцать лет, — бесстрастно произнесла Клавдия Семеновна. — Скоро будет девятнадцать…
— Сколько?! Но как же?.. — Гордеев с удивлением уставился на Клавдию Семеновну. В возрасте девочки он не мог так сильно ошибиться.
— Она моя внучка… Единственная… Она все, что у меня есть родного… Моя дочь попала в автокатастрофу с мужем, отцом Людочки. Слава погиб сразу, а Люба… — Морозова на мгновение остановилась. Тень прошлого вновь напомнила о себе. Воспоминания переполняли женщину, и она с трудом подбирала слова. — Они тогда ждали Людочку… Врачи два месяца боролись за жизнь Любы. Но спасти не смогли. Она так и не узнала, что у нее дочка… Врачи извлекли восьмимесячную крошку. Девочку выходили в родильном отделении сестры. Спасибо им. Я забрала внучку и с тех пор все время рядом с ней…
— Так это из-за аварии она отстает в развитии?
— Да. И я думаю, из-за лекарств, которые вводили Любе… — Клавдия Семеновна вновь замолчала, а затем, глядя прямо в глаза Гордеева, твердо добавила: — Людочка моя любовь и моя боль. Я готова на все, чтобы с ней ничего не случилось…
— Понимаю…
— Я могу пойти ради нее даже на обман, — сказала Морозова и выразительно взглянула на адвоката.
Гордеев кивнул:
— Кажется, я догадываюсь. Значит, заявление Злотникову вы сделали, чтобы оградить внучку от какой-то опасности?
— Да.
— Как же это произошло? — недоумевал Гордеев.
— Не все ли равно? Сделанного не воротишь. И ничего уже нельзя изменить.