— Не шибко я читаю, долго буду читать.
— Сядь вон в уголке и читай, — посоветовал Каблучков, приняв слова собеседника за чистую монету.
Морковин и правда уселся в углу и стал листать «дело», предварительно свернув козью ножку.
Прошло полчаса. Морковин листал. Каблучков сидел в ожидании. Прошел час — позиция Морковина осталась прежней: сидел, молчал, шевелил листы «дела», Наконец Каблучков не выдержал, подошел и спросил:
— Ну как?
— Все правильно, — ответил Морковин, не поднимая головы, и продолжал смотреть в листы. Он даже рассматривал и оборотные, чистые, стороны: казалось, он не читал, а нюхал бумагу.
— Значит, как же? — настаивал Каблучков, уже раздражаясь.
— Все правильно, секретарь. Сочинено здорово. — Морковин наконец закрыл «дело» и подал Каблучкову.
— Значит, ты — за исключение? Голосуешь?
— Недельку бы подумать, — с деланной неуверенностью сказал Морковин. — Егорова-отца я знал, хороший человек. Филиппа тоже знаю. А вот видишь — враг. Как это так?
Каблучков забегал по кабинету.
— Так, так! — воскликнул он. — Значит, сомневаешься? На дорожку Галкина вышел? Потакать противникам партии собираешься? Ну что ж, подумай. И я подумаю.
— А правда, Каблучков, подумай-ка.
— Подумаю. И ты подумай.
— Подумаю. Подумаю. — Морковин встал, надел фуражку, повторил: — Подумаю, — и вышел из кабинета.
Каблучков открыл форточку, чтобы проветрить кабинет от махорки Морковина, увидел в окно его сутулую спину, медленно удаляющуюся в переулок, и сказал:
— Ох, уж это мне старичье!
А Морковин пришел домой, сел на пороге крыльца и задумался, опустил голову. Когда же жена, старушка, спросила: «Чего осовел?» — он ответил, невесело усмехаясь:
— Думаю. Каблучков дал команду — думать.
Так большая часть членов бюро была подготовлена «путем опроса». Двое были в отъезде. Галкина для личной беседы Каблучков не вызывал, знал, что с этим разговор будет там, на бюро.
Филипп Иванович и Николай Петрович получили вызов на бюро за два часа до начала. Они, не раздумывая долго, сели в «Москвич». Николай Петрович, сидя за баранкой, сказал, заканчивая какую-то мысль:
— Ну, кажется, теперь нас с тобой не за что ругать.
— А зачем же меня вызывают? По добру так не бывает.
— Вот и я думаю: и ругать вроде не за что, а что-то Каблучков выкаблучивает.
Так они и не знали о повестке дня до начала бюро.
— Вопрос будет о Егорове, — объявил Каблучков. — Сообщаю материалы. На Егорова поступил материал от соответствующих организаций.
Он зачитал заявление Карлюка и Подсушки, не упомянув их фамилий, затем зачитал их же подтверждения, уже назвав фамилии и должности. И стал задавать вопросы Егорову:
— Ты лично против травопольной системы земледелия или нет?
— Я против… шаблона в земледелии.
— Ну, против трав?
— Там, где они не выгодны, и сеять не надо… Без зерна останемся.
— С оговорками, значит?
— Думайте, как хотите.
— Ясно, товарищи! Егоров выложил нутро, но с оговорками. — И задал вопрос уже по следующему пункту: — Ты в Германии был?
— Был. В армии.
— И как ты думаешь, — с улыбочкой уточнял Каблучков, — немецкий образ жизни лучше нашего или хуже?
— Хуже. Позвольте! Я считаю эти вопросы провокационными. Я протестую! — загорячился Егоров.
— Ты постой, постой, Филипп Иванович, — успокоил Николай Петрович. — Надо все выслушать. Больше выдержки.
Николай Петрович и сам внутренне негодовал. Только он умел себя сдерживать.
— Не могу я быть спокойным, когда понимаю, о чем идет речь, — не останавливался Филипп Иванович.
— Товарищ Егоров! — грозно сказал Каблучков и перешел на «вы»: — Не командуйте на бюро! Иначе мы попросим вас вон! И решим заочно.
— А я протестую! Это нарушение партийных норм! — выкрикнул Филипп Иванович. — Вы минуете первичную партийную организацию!
— А я вас спрашиваю: вы на вопросы отвечать будете? Или нет?
— Отвечай! — почти приказал Николай Петрович спокойно. Но в его голосе звучала уже нота надорванности. — Иначе ты будешь бессилен протестовать после.
Руки Филиппа Ивановича дрожали, но он пересилил себя.
— Буду отвечать.
— Так вот, насчет образа жизни. Дороги, машины и тому подобное — как?
— Дороги у них лучше.
— Значит, нам надо у них учиться?
— Насчет дорог — да.
— Ясно, товарищи! — утвердил Каблучков. — Нам остается выяснить один вопрос: где ваш отец, товарищ Егоров?
— Умер, — ответил Филипп Иванович уже угрюмо и зло.
Отчего умер, товарищ Егоров?
— От смерти, товарищ Каблучков. И я прошу не порочить моего отца.
— Не увиливайте. Я спрашиваю: был отец в плену? — И Каблучков обвел членов бюро взглядом, будто говорил: «Вот еще какие дела он скрывает». — Был или не был?
— Был, — выдавил Филипп Иванович.
— И оттуда не вернулся?
— Не вернулся.
— Все ясно, товарищи! Отец Егорова, Егоров Иван Иванович, остался в плену.
— Не издевайтесь! — крикнул Филипп Иванович. — Отец себя не запятнал! Он…
— Не кричите на бюро! — Каблучков стукнул пресс-папье о стол. — Вы секретарь или я? Не допущу анархии! — И совершенно неожиданно перешел на тихий тон (он так умел): — А на вопросы отвечать будете. Вы опорочили сельскохозяйственный институт в присутствии ответственных лиц, в областном городе. Считаете ли вы, что это достойно звания коммуниста?
— Вопрос казуистический, — ответил Егоров. — Не отвечаю.
Николай Петрович дернул его за полу, а вслух сказал:
— Надо отвечать.
— Ладно, отвечу, если смогу. Отвечу… Систему сельскохозяйственного образования надо перестраивать. Всю. Институты выпускают агрономов не таких… Оторванных от практики. Об этом должен думать и говорить каждый коммунист, работающий в сельском хозяйстве.
Филипп Иванович сел, обхватив голову руками и больше не отвечал ни на какие вопросы.
— Все ясно, товарищи! — заключил Каблучков.
Но тут встал Николай Петрович. Помолчал чуть. Сказал:
— Думаю, что у нас создалась обстановка нездоровая. Мы обошли первичную парторганизацию — это во- первых. Мы обязаны проверить заявление на Егорова и другие материалы.
— Проверено. Точно, — вставил Каблучков, не отрывая взгляда от окна.
Николай Петрович сделал вид, что не обратил внимания на Каблучкова, и продолжал:
— Надо вызвать на бюро этих… как их… Карлюка и других. Убежден — здесь дело не обошлось без клеветы. Это во-вторых. И еще: у тебя, Каблучков, к Егорову личная неприязнь за то, что на партактиве он тебя прочесал вдоль спины. Помнишь? Только я прошу все это записывать. Так. А человек ты злопамятный. Так вот я и говорю… — Николай Петрович уже заметно волновался — все чаще и чаще покашливал в кулак. — Я говорю не для того, чтобы убедить присутствующих здесь, а для того, чтобы это было записано… для других. А там видно будет.
— Не грозись, — вставил Каблучков.
Но Николай Петрович снова не обратил внимания на реплику и продолжал:
— Я знаю Егорова хорошо. Сам он прошел от Сталинграда до Берлина. Два брата погибли. Отец… Отец, конечно, был в плену и там погиб… И вот, товарищи, все это сделано так, чтобы Егорова выбросить из партии, выбросить человека смелого и непримиримого, выбросить человека, знающего село и сельское хозяйство. И все это потому, что есть еще клеветники и есть еще люди, подобные тебе, Каблучков, люди, не понимающие, что такое партия, и попавшие случайно к руководству там, где нарушается демократия в партийной организации.
— Записать! — воскликнул Каблучков.
— Обязательно, — подтвердил Галкин. — Так и записать: верить в великую силу партии, а не в силу Каблучкова.
— Ложь!! — выкрикнул Каблучков. — Ложь не писать!
— Ты, Каблучков, не кричи. Не надо. Авторитет себе подрываешь. А меня этим не возьмешь, я уже тридцать лет в партии — и ты на меня не кричи. Я, брат, Ленина… видал… лично. В Смольном видал. Так что криком меня не возьмешь… Ну вот… Я считаю — дело передать в первичную организацию.