А Николай Петрович изворачивался и возил хлебопоставки, возил помаленьку, но систематически. Пять- шесть подвод, запряженных тройками, ежедневно отправлялись на станцию с хлебом. Больше нельзя было — не было брезентов, да и сухого хлеба больше этого количества не наготовишь в такую погоду. И еще корма надо подвозить скоту. Транспорта не хватало, людей не хватало, поэтому он тоже, как и Филипп Иванович, метался по хозяйству с утра до вечера. И думал: «Что бы я делал без Филиппа Ивановича? Разорвался бы на две части».
Потом выпадало несколько ведренных дней, и Филипп Иванович набрасывался на комбайнеров, ладил с ними машины и торопил. Потом вдруг снова дождь, снова слякоть, мокрая спина, огрубевший плащ и колючие мурашки по спине. Бр-р-р!
Один из ворохов, накрытый ранее, в начале дождей, начал «гореть». Филипп Иванович увидел тонкие, еле заметные струйки пара, Он соскочил с седла, сунул руку в зерно по самое плечо, взял в горсть и выругался. Зерно было горячим на всю глубину вороха — пшеница горит. Он постоял-постоял около вороха, потом обошел его вокруг, прикинул на глаз — центнеров четыреста! — и погрозил кулаком в небо.
— Раскисло! — зло бросил он, обходя ворох.
Казалось, он был бессилен, поэтому обозлился на весь белый свет, Дождь стучал по плащу, плескался в лужицах. А Филипп Иванович не уходил с тока — думал. И вдруг его осенила мысль. Он вскочил в седло и поскакал в село к Николаю Петровичу. Нашел он его около фермы, повязанного вокруг шеи шерстяным платком (он тоже простудился и покашливал).
— Вот, брат ты мой, занемог не к сроку, — сказал он.
— Надо лечь, — угрюмо сказал Филипп Иванович.
— А сам хрипишь — ничего?
— А черт бы меня взял, — снова с такой же мрачностью сказал Филипп Иванович.
— Вижу, с бедой прибыл. С чем прискакал?
Филипп Иванович помолчал и ответил:
— Горит.
— Где?
— На третьем току.
Николай Петрович подумал, смотря в землю, и спросил:
— Говори сразу. Что надумал?
— Взорвать небо! — со злобой воскликнул Филипп Иванович.
— Да брось ты, пожалуйста, злиться. Не желаю я с тобой сейчас ругаться. Ну?
Филипп Иванович заметил в глазах Николая Петровича болезненный блеск — видно, его температурило.
— Вот и ну… Ложиться тебе надо, Николай Петрович, — уже более мирно сказал Филипп Иванович.
— Хлеб будет гореть, а я буду лежать. Покорно благодарю!
— То, что я надумал, потребует хлопот.
— Ну?
— Перенести крытый ток с усадьбы.
— А ты не рехнулся?
— Возможно.
— Выкладывай. Не злись. Самому тошно.
— Чтобы перевезти ворох к крытому току, где кончаем веять, надо двадцать рейсов трактора. Никто нам не даст для этой цели тракторов — мы и без того Васе Боеву навалили перерасход. Перевезти на лошадях в этакую слякоть — и думать нечего, Ну, допустим, возьмем трактор. И все равно потребуется двадцать-двадцать пять рейсов, неделю будем валандаться и еще больше перемочим хлеб. А чтобы перенести крытый ток, надо только четыре рейса — один день. Сегодня же заготовить ямы для столбов, завтра перевезти. Солома для крыши там, на месте. Работать, несмотря на дождь. Зерно — под крышу, и веять, ворошить, еще раз веять. Спасем хлеб.
— Не хлеб к сараю, а сарай к хлебу? Наоборот?
— А мне сегодня и пришла мысль: изобрести переносный крытый ток. Просто ведь, а никто не подумал из строителей.
— Ну что ж, пожалуй, давай согласимся, Попробуем.
Всех мужчин, кроме животноводов, перебросили на аврал. За два дня ток был готов. Хлеб спасли, но годен он был только на фураж. А крытый ток так и остался в поле — решили не возвращать его на старое место, а в будущем году построить новый. Филипп Иванович уже набрасывал на ходу схему будущего переносного крытого тока.
Так ежедневно находились дела неотложные, такие, от которых зависела судьба колхоза в этом и будущем году. Оба друга знали, что в такое трудное и горячее время года отлучаться ни тому, ни другому нельзя.
Так прошла и половина ноября. Ударили морозы. Колхозники закутались кто во что, зимние кожухи замелькали в поле — то на подсолнечнике, то на кукурузе. У комбайнеров полопались и кровоточили пальцы, у. девчат облупились обветренные носы, старики ходили красноглазые, закрываясь рукавицей от ветра. Но хлеб весь был убран. И в этом была большая доля труда и Филиппа Ивановича. От всяких же выговоров, неизбежных в такую осень, Филипп Иванович был избавлен, он был обыкновенным колхозником.
И только уже зимой, получив на трудодни деньги, Филипп Иванович собрался в Москву.