Л ю д м и л а. Когда была жива мама, я была младшая. А теперь приходится быть старшей.
В е н ц о в а. Давно умерла ваша мама?
Л ю д м и л а (тихо). В войну. Летом сорок первого мама с тетей Милой, младшей сестрой, поехали к бабушке под Харьков, а обратно выбраться не смогли, ну и попали под оккупацию. Угнали их в Германию. Мама там и погибла, а тетю Милу в сорок пятом привезли больную. Она сперва хорошо поправилась, а прошлой весной вдруг ей опять хуже стало, слегла и уже больше не встала.
Н и к о л а й. Ну зачем ты, Милка? Ларисе Федоровне это совсем не интересно.
К а с а т к и н (подошел). О чем разговор? (Венцовой.) Я их обеих знал, и Ксению Петровну и Людмилу Петровну - умница была, а уж красавица, - Милка хороша растет, а покойница лучше была. Эх, нет у меня литературного дара, интересный, понимаешь, роман можно бы написать - и с любовным моментом и на высоком идейном уровне. Вообрази себе, Ларочка, секретарь нашего парткома Алексей Плотовщиков, мой друг, к слову сказать, колоритнейшая фигура, страстно влюбился в ихнюю тетку, два года добивался ответного чувства, покорил сердце, двадцать первого июня - свадьба, двадцать второго - война... Интересный факт: это я ведь их и познакомил. Мила, роднуша, куда же ты?
Л ю д м и л а. Некогда, Николай Иванович. Хозяйство.
В е н ц о в а. Вы очень интересно рассказываете, но боюсь, что сейчас все сядут за стол, и я ничего не успею. Николай Прокофьевич, пожалуйте сюда. Станьте здесь. Так. Теперь возьмите в руки какую-нибудь деталь.
Н и к о л а й. Какую?
В е н ц о в а. Это все равно. Востряков, подите сюда. Станьте рядом. Смотрите не на меня, а на него. На него и немножко на деталь. Как будто вы обсуждаете или спорите. Например, Леонтьев предлагает делать по-своему, а Востряков не согласен. (Востряков смеется.) Не понимаю, что здесь смешного?
Л ю д м и л а. Тяжелую задачу вы ему задали - с Ми-колкой спорить.
К а с а т к и н. Ох, Людмила, поссоришь ты их!
Л ю д м и л а. Я-то не поссорю. Ну а бутылки - я, что ли, открывать буду?
В е н ц о в а. Черт! Свет никуда не годится. Придется с магнием. (Протягивает Ковако магниевую лампу.) Держите.
К о в а к о. Я?
В е н ц о в а. Вы. Выше держите. Востряков, нельзя ли посерьезнее? Так хорошо. (Вспышка магния.) Подождите, сейчас сделаем дубль. Что вас так веселит?
Н и к о л а й. По-моему, у вас затвор не закрылся.
В е н ц о в а. Не может быть. (Рассматривает аппарат, щелкает затвором.)
Н и к о л а й. Дать отвертку?
В е н ц о в а. Как просто! Здесь ужасно сложный затвор - придется завтра ехать к мастеру.
Н и к о л а й. Дайте-ка сюда аппарат.
В е н ц о в а. Умоляю - осторожнее. Это ведь "Контакс".
Н и к о л а й. Ну и что? (Разбирает аппарат.) Толя, дай кусочек замши. Вон в ящике...
В е н ц о в а. Вы знаете "Контакс"?
Н и к о л а й. Сейчас будем знать.
К дому подъехала машина.
Л ю д м и л а. Товарищи, прошу... Извините, что по-студенчески...
К а с а т к и н. Внимание! Кажется, Алексей Плотовщиков пожаловал. Я ему сегодня при людях говорю: Алексей, ты, конечно, большой человек, но отрываешься, ох, отрываешься!.. Давай, говорю, родной, заедем к старику.
Вошли Плотовщиков и Частухин. Плотовщикову около
пятидесяти, рослый, ходит легко, чувствуется сила.
Лицо с резкими, крупными чертами, угрюмоватое и
насмешливое, лицо страстного человека. Мощный голос.
Частухину лет сорок пять; он худ, сутуловат,
некрасив, но в лице угадывается ум, доброта. Очень
мягкая манера говорить.
П л о т о в щ и к о в (Касаткину). Ты что тут про меня болтаешь? (Всем.) Здравствуйте! (Частухину.) Заходи, Вячеслав, не стесняйся, здесь все свои. Здравствуй, Прокофий Андреевич. Давно я у тебя не был.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. С прошлой весны. Я и то думаю: загордился или, может, рассердился на что?..
П л о т о в щ и к о в. Положим, ты этого не думаешь, не так глуп. Так что нечего зря и говорить. Трудно мне было к тебе ходить... (Взглянул на портрет.) Увеличивать отдавал?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Нет, это Микола, сам.
П л о т о в щ и к о в. Мила, поди сюда. До чего же ты на свою покойную тетку стала похожа... Ну, ладно. Мальчики-то, а? Коля - Толя? Вот тебе и Коля! Счастливый ты человек, Прокофий. Завидую. Оба мы с тобой вдовцы, но у тебя - дети. И хорошие дети. (Оглядывается.) Смотрите-ка, у них тут пир горой. Вячеслав Алексеевич, мы с тобой по бокалу шампанского выпьем, я полагаю?
Ч а с т у х и н. Я-то выпью. А ты не будешь.
Л ю д м и л а. Товарищи, ну что же это такое? Торопили-торопили, а теперь все расползлись. Папа! Толя! Дядя Леша! (Пытающемуся ускользнуть Ковако.) Товарищ инспектор, назад! Я не разрешаю.
К а с а т к и н (в упоении). Правильно, Людмилочка, так их!.. Прошу всех поднять бокалы! Разрешите мне...
П л о т о в щ и к о в. Ставьте бокалы, друзья. Это - надолго.
К а с а т к и н. Алексей Георгиевич, не зажимай, брат! Я и тебя не побоюсь. У меня душа ликует, я должен высказаться.
В о с т р я к о в. Две минуты!
К а с а т к и н. Не уложусь. Эх ты, Толя! Брут ты после этого. Вот, ей-богу, люди! Итак, я предлагаю выпить за наших молодых товарищей, новаторов, скоростников-универсалов, добившихся следующих показателей... Братцы, караул! (Роется в портфеле.)
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Погряз, Николай Иванович.
Н и к о л а й. Николай Иванович, есть охота!
К а с а т к и н (вытащил смятый лист). Вот. Нет, не то...
П л о т о в щ и к о в. Знаем показатели. Валяй дальше.
К а с а т к и н. Пожелаем же, товарищи, нашему дорогому Коле и не менее дорогому Толе, чтоб их имена прогремели на весь Советский Союз, чтоб они вышли в большие люди, в министры, в депутаты, в лауреаты, чтоб они прославили и себя и наш завод...
В о с т р я к о в. Регламент!
К а с а т к и н. Пожелаем же... Ну вот, перебили. В чем была моя мысль? Ну вот - теперь забыл.
П л о т о в щ и к о в. Потом вспомнишь. Выпили, братцы.
Чокаются, пьют.
К а с а т к и н. Прошу налить по второй. Закусывайте, товарищи, не стесняйтесь. Алексей Георгиевич, родной, разреши я тебе налью...
Ч а с т у х и н. Нет, он больше пить не будет.
П л о т о в щ и к о в. Кто тебе это сказал?
Ч а с т у х и н. Хочешь опять нагнать давление? Пей. Я все Нине скажу.
П л о т о в щ и к о в. Ладно, отстань. Не буду. Никого так не боюсь, как твою Нину Павловну.
Ч а с т у х и н. А я - ни капельки. Что?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Разрешите мне сказать.
К а с а т к и н (вопит). Тише, тише!..
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Спасибо вам, дорогие товарищи, что пришли порадоваться нашей радости. Спасибо вам за сына. А тебе, Микола, вот мой завет: люби свой завод, держись за него, завод тебе еще нескоро тесен станет.
П л о т о в щ и к о в. Хорошо, очень хорошо. Люблю старика.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. И - не спеши. Николай Иванович тебя в министры прочит, а ты - не торопись. Министров много не требуется, на мильон людей одного хватает, и есть из кого выбрать. Это дело беспокойное, глубокого ума требует, как посмотришь - не всякий к нему призвание имеет, а знающему рабочему везде почет, на него цена не падает. (Снял с полки "пробу" - сверкающий стальной куб, приложил угольник.) Вот. Куб - он всегда и есть куб. Против этого не поспоришь.
Ч а с т у х и н. Поспорю.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Любопытно.
Ч а с т у х и н. Дайте посмотреть. (Взял куб, приложил угольник, взглянул на просвет.) Идеально. Но точность - от силы пять соток, а ваш сын давно уже ведет счет на микроны. Приходите ко мне в лабораторию, и я докажу вам, что это не куб.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Не куб? А что же это?