Удивительное смешение всего: музыка на лэптопе, юрты, электроника, афроамериканские фри-джазмены с дрэдами, полное отсутствие мобильной связи за пределами Кызыла, буддийские руины и гимны, ламы, солнечные батареи, субурганы, тусовщицы из Латинской Америки и Западной Европы, костер, ручей, соленый чай с мукой и молоком, совершенно доступное и никем не охраняемое министерство культуры и национальной политики…
В Сочи, куда я отправился по возвращении из Тувы, чтобы дать три урока игры на блокфлейте одному олигарху, я затосковал, глядя на эту жизнь телес, существующих как бы сами по себе, диктующих человеческим существам способ существования, modus vivendi. Зрелище это малоприятное, удручающее… Посидеть на берегу моря, сквозь шум волн расслышать пенье сирен не удавалось из-за мелкой дребедени: массовики-затейники постоянно устраивали караоке-конкурсы, перемежаемые шедеврами киркоровых и фабрик звезд; сопровождая все это скабрезными площадными шутками, герои из толпы ко всеобщему восторгу то совершали какие-то двусмысленные телодвижения тазобедренным суставом, то что-то сосали. Тогда я вернулся в номер, включил кондиционер и стал читать с экрана лэптопа рукопись романа Натальи Воронцовой-Юрьевой «Снег для Марины».
Подзаголовок очень оправдан. Автор, скорее всего не отдавая себе в этом отчета, повествует о том, «как в мясной избушке помирала душа». Можно было бы посчитать, что это книга о лесбийской любви, но, как мне стало впоследствии известно, автор романа так не считает. По ее мнению, это книга просто о любви. А я бы добавил — о телесной любви. О муках и страданиях тела, не одушевленного, а вместо этого обремененного все той же мелкой дребеденью повседневных забот, уродств женского коллектива с его плоскими шутками и тупыми разговорами. Книга не ограничивалась только лесбийскими взаимоотношениями, и «любовь» к мужчинам, детям, домашним животным и родителям носила тот же смутный, невменяемый, какой-то неодушевленный характер.
Жизнь и страдания тела. Тело с пониженным уровнем сознательности, интеллекта, — тело, которое живет в некоторой зыбкой стихии стереотипов поведения и страстей, безотчетных инстинктов. Страдания — бессмысленные, как зубная боль.
Будто бы я и не уходил с этого пляжа. Это чтение оказалось в высшей степени созвучно окружающей сочинской действительности. Та же бессмысленная маята неодухотворенной телесности. Вытапливание жиров под южным солнцем на лежаках у моря, обильная, ничем не ограниченная еда (шведский стол), танцульки по вечерам там же, примитивный флирт, экскурсии в виносовхозы и турецкие рынки — от скуки…
Хотя, что касается дискомфорта, казалось бы, должно быть все наоборот? Условия в Туве были далеко не комфортабельными по сравнению с двухкомнатным люксом сочинского отеля и отличным питанием пансионата. В Туве спать приходилось в юрте вдесятером, умываться из ручья, питаться довольно своеобразной пищей из баранины, запивая ее холодным соленым чаем с молоком, а то и араком (слабоалкогольным напитком, получаемым из перебродившей козьей простокваши), днем прячась от 40-градусной жары в тень юрты, ночью кутаясь во всю привезенную с собой одежду, а вечером репеллентами пытаясь отогнать чаданских бойцовых комаров. Однако это были «тяготы» и «неурядицы» в кавычках, потому что все вокруг было одухотворено, все нескладушки, задержки, неразбериха были освящены неким сверхсмыслом происходящего. Тело готово претерпеть любые испытания, не замечать их или даже испытывать от них некую радость, когда за всем происходящим очевиден духовному взору этот самый Сверхсмысл — не нуждающаяся в комментариях и пояснениях сверхчувственная важность и значительность событий, поступков. В Туве всем этим акциям предшествовало чтение сутр тибетскими, тувинскими и бурятскими ламами, бодрый речитатив, снимающий даже намеки на какую-либо сентиментальность или украшательство. И это не тот Будда, не те ламы, которых всуе и не к месту поминают отечественные поп-рок-певцы.
Удивительным образом «сладкое жертвоприношение» в Кызыле мне напомнило посещение самой большой в мире статуи Будды на острове Лантау, в Гонконге. Тогда после двухчасового путешествия и восхождения по очень крутой лестнице на вершину горы к гигантскому бронзовому Будде, от груди которого уже начинались облака и голова которого угадывалась за ними лишь как смутный силуэт, монахи предлагали разделить с ними монастырскую трапезу. Обычная заурядная вегетарианская пища монахов в буддийском монастыре. Зачем?