И это было совершенно правильное впечатление, потому что открывший дверь майор милиции Скородумов стоял за ней на костылях. Левая нога была на весу. На ней довольно свежая гипсовая повязка, и на незакрытых повязкой кончиках пальцев следы засохшей крови — их Данила вмиг заметил. На правой ноге — обыкновенный шлепанец без задника. А одет работник МУРа был не в свой серый мундир, а в старенькие с дырочкой на коленке индийские джинсы «Милтон», слегка припудренные все тем же гипсом, и в зеленую, быть может тоже пакистанскую, рубашку. Только очки были все те же — с толстыми стеклами.
Он посмотрел сквозь них своим проницательным взглядом и говорит:
— А Ольги нет. Она в молочную пошла. Скоро будет. Заходите.
— А мы не к ней, — ответил Эдик, — мы к вам. У нас к вам очень важное дело.
— Это великолепно, — сказал сотрудник МУРа. — Я теперь как раз тоскую без важных дел. Айда со мной в лоджию! — И загрохал костылями.
А в лоджии на протянутой вдоль нее веревке были развешаны для проветривания Ольгины платья, пиджаки и серые форменные мундиры Скородумова, и среди них — парадный, к которому приколоты не колодки с ленточками, а сами медали, и первой была медаль «За трудовую доблесть» — совершенно естественная для человека, чей повседневный труд связан с большим риском.
Майор сел в шезлонг, положил гипсовую ногу на маленькую табуреточку, протер очки, откинулся и улыбнулся:
— Ну-с, дорогие товарищи, я вас слушаю. С чем пришли?
Но Данька, который все время поглядывал то на мундир с медалями, то на ногу Скородумова, не утерпел и спросил:
— Где вас так?
Майор милиции вздохнул и сказал:
— На работе.
— Давно?
— Позавчера.
Ребята очень уважительно переглянулись: для раненного всего позавчера сотрудник МУРа сегодня передвигался на костылях очень мужественно.
И Митька спросил:
— А чем это?
— Счетной машинкой, — ответил раненый.
Понадобилась пауза, чтобы построить мало-мальски логичную картину, как и при каких обстоятельствах счетная машинка могла послужить в руках преступника оружием. Придя к выводу, что это могло произойти только при стычке с бандитами, напавшими на сберкассу, Эдик спросил:
— А кто?
— Я сам, — сказал майор в штатском. — У себя в кабинете.
— Это что — на Петровке, 38?
— Да, там, — сказал Ольгин папа. И тут он поймал движения Данькиных взглядов от медалей к его ноге и сразу как-то странно вздрогнул, поспешно снял очки, и взор его, такой всегда проницательный, стал заволакиваться.
Он закрыл своей большой ладонью лицо, которое в эту минуту как никогда было похоже на лицо майора Томина, и начал не то чихать, не то всхлипывать; но тут ребята сообразили, что он делает, и сами стали прыскать и всхлипывать.
— А я-то никак не могу понять, отчего вы такие подробности выпытываете: где, когда, чем, кто! — сказал, утирая слезы, Скородумов. — Я же там, на Петровке, в финчасти работаю. Экономистом. Я одну папку с бумагами стал искать на столе, а ее нет и нет. Потом смотрю — из-под бумаг ее угол, а я уже раскипятился и дернул. И не сообразил, что поверх папки стоит счетная машинка. И — грох машинку на ногу! И — производственная травма, жуть как нелепо! Перелом плюсневых косточек стопы. Это, — он кивнул в Митькину сторону, — твой дедушка тебе объяснит… Слушай, а почему я его теперь не встречаю? Мы же с ним по утрам часто до Новослободской ездили вместе.
— У него был инфаркт, — сказал Данила.
— Ух ты, какая неприятность!.. Слушайте, а может, чем-нибудь помочь надо? У вас ведь дело какое-то. В чем дело?
— Оно у нас уголовное, товарищ майор, — с ехидной улыбочкой ответил Митька. — Мы думали, это по вашей специальности, а вы — экономист!..
— Что это ты меня так величаешь? Мы же не на службе, ты — не подчиненный, — сказал Скородумов. — Для вас я Алексей Петрович.
И тут — в следующую секунду — из-за спин у ребят раздалось резко и даже грозно:
— Зачем пришли?
В дверях лоджии стояла Скородумова-младшая и сердито вертела на пальце колечко с ключом. И ясно было, что она крайне недовольна разглашением ее семейной тайны. Но этот ее угрюмый тон разом вернул ребят от дела, которое было смешным, к делу, которое было совсем не смешным.
Данила сказал:
— Варяга украли. Увезли от почты на такси. Мы его на минуту оставили, а дед Серега вернется послезавтра.
— Ох, ох, ох! — сказал работник финчасти МУРа. — Собака у добрых людей — родное существо, и после больницы такая пилюля вашему дедушке ни к чему. Надо немедленно что-то делать! Вот что: надо сразу дать объявление в приложении к «Вечерке». Давайте сочинять… Лелюшка, найди лист бумаги, карандаш, а приложение возьми на журнальном столике.
Он развернул рекламное приложение и спросил:
— Так как же тут пишут? «Куплю гараж…» «В троллейбусе маршрут 13 или 42 забыт черный чемоданчик с документами…» Вот! «Пропала собака, японский хин. Убедительная просьба знающих о ее местонахождении сообщить по телефону 289-43…» И так далее.
— А зачем его могли украсть? — проснулся Эдик.
— Продать, наверное, — сказал Скородумов.
— Или для собачьих боев, — сказал Митька. — Как в «Белом клыке». Возьмут какого-нибудь ротвейлера, дед говорил, что ротвейлеры — самые свирепые собаки, и стравят с Варягом! Чтоб дрались. А сеттер — меньше и слабее, и ротвейлер его задушит.
— Да, — сказал майор. — Действительно, страшно. Хорошо, что сейчас всего без четверти семь, а вот позднее, перед сном, про это не стоит рассказывать… Давайте писать объявление. Я предлагаю так: «Пропала собака, ирландский сеттер, молодой самец, рыжий, белая звездочка на лбу, кличка Варяг». У него же есть звездочка? «Исчезла вечером 2 сентября в районе Башиловской улицы. Убедительная просьба знающих о ее местонахождении сообщить по телефону…» Номер… Отлично! Согласны?
— Не исчезла, а украдена, — сурово сказал Данила.
— Чтобы так написать, надо сначала доказать, что она украдена, а не сбежала. Тут уж начинаются юридические тонкости, — вздохнул Скородумов.
— И это всё? — с ужасом спросил Митька.
— Нет, не все, — сказал Алексей Петрович, — теперь посчитаем знаки: один, два… семнадцать… сорок два… восемьдесят… сто двадцать три… сто восемьдесят девять, включая интервалы. Сто восемьдесят девять на семь копеек — это обойдется… Вот нет моей машинки, отвык без нее считать. Тысяча девятьсот минус пятьсот семьдесят, и еще минус семь десят, и плюс… Получается тринадцать рублей двадцать три копейки. Лелюшка, дай мой кошелек. Вот тебе тринадцать рублей и мелочь. Завтра после уроков поедешь сама в редакцию — помнишь, где мы с тобой давали объявление?
— А у тебя там паспорт спрашивали, — сурово сказала Ольга.
— Верно, паспорт. Ну ничего, придумаем. Ты пока держи деньги у себя. Самое главное сейчас, ребята, это — действовать.
— А может, все-таки лучше нам на Петровку, 38? — спросил Данила.
— Конечно, недурно бы и на Петровку, но Петровка не убежит, — сказал Скородумов. — Лучше пока сделаем все, что можем, сами. А уголовному розыску оставим только то, что не сможем сами сделать. Ох, как же эта счетная машинка меня не вовремя! Если бы я мог, я бы сейчас во все это включился, а теперь мне придется сиднем сидеть. Но это даже лучше. Я у вас буду, как начальник штаба, разрабатывать стратегию поисков. — И спросил: — А фотографии Варяга готовы? Леленька, ты же ходила его снимать! — И добавил: — Вот вам первое срочное дело.
…Зачем фотографии? Ну как зачем! Вам непонятно, а ребятам-то совсем не надо было объяснять. Они вмиг сообразили, зачем нужны фотографии. Да чтобы показывать их жителям Москвы, не знакома ли им такая собака, не видели ли ее где-нибудь поблизости. А может быть, развесить снимки на стендах «Не проходите мимо!» под большим заголовком: «Разыскивается чемпион». Но в первую очередь — устроить всеобщий опрос московских таксистов. Узнать у каждого, не на его ли машине эту собаку увезли и куда ее увезли.