…Мальчик? Да мне же еще и девятнадцати не стукнуло и я же после всего был, как в госпитале меж ранеными говорилось, «тонкий, звонкий, прозрачный и ушки топориком». Вот когда переменил уже костыли на палочку, я пошел однажды в город — в увольнительную. А чтобы все время не козырять, одолжил у соседа — он москвич был — гражданский пиджак. Надел поверх гимнастерки и забыл курево в пиджак положить. Зашел в Елисеевский магазин — его тогда сделали коммерческим магазином: все дорого, но без карточек. За папиросами очередища, а инвалидам — без очереди. Я и сунулся без очереди. И слышу: «Эй, пацан! Ты чего это под калеку работаешь? Ишь ты, палочку взял, хромоту показывает а гимнастерка-то, верно, папкина?» Я оборачиваюсь к этому пожилому дядьке — ну, как я сейчас, — к тому, которьи меня назвал пацаном. А там, в Елисеевском, полно зеркал и позади него как раз зеркало, и вижу в нем себя — чужой пиджак на мне как на вешалке, а из гимнастерки торчит со вершенно цыплячья шея… Ну не трясти же перед ним документами, перед этим дядькой. И ушел без папирос. Но я отвлекся…
Меж тем Алексей Петрович сказал, что этот его товарищ сведущий в делах розыска, человек вообще очень насмешливый. И поэтому третью версию они с Натальей Павловной разбирать не станут. И даже он, Скородумов, об этой версии с ее разрешения, сейчас умолчит.
А в общем-то, главное — во второй и в третьей версиях что похищение было преднамеренным — хотели похитить именно Варяга, и только его. Кстати, Варяг — чемпион породы?
— Да какой он чемпион! — простонала баба Ната. — Это наш приятель неделю назад в «Дубках» раскричался, что его надо на выставку, на охоту, на испытания, и тогда — через два года будут медали. А мы развесили уши и раззвонили!
— Отлично! Это гирька для этих версий. И телефонные звонки не забудьте прибавить. И измененные голоса! — заключил Скородумов. — А теперь о шансах. При двухдневном сроке главный шанс — это одиннадцатый таксопарк. Единственный из всех. Потому что двадцать парков — это слишком много. Просто нереально. А этот — в километре отсюда: в начале Тимирязевской улицы. И тамошние водители, выезжая на линию, иногда отправляются по нашей улице к гостинице «Советская», к Белорусскому вокзалу, к аэровокзалу — к бойким местам, где могут быть хорошие пассажиры. И наверное, разумней всего — повесить рядом с воротами парка, а если разрешат, то и в проходной два-три объявления с фотографией собаки — это будет бросаться в глаза. И вот если Варяг был вдруг увезен не на случайно проезжавшей машине, на машине, вышедшей из этого парка на линию, и если ее шофер сегодня не заболеет, не уедет наутро в отпуск и не пройдет мимо ваших объявлений в таком настроении, когда и на что смотреть не хочется, — это и есть тот единственный шанс, который нам нужен, чтобы все закончить до возвращения Сергея Дмитриевича.
— А если все-таки поговорить с шоферами? — спросила Наталья Павловна.
— Лучше бы. Конечно, лучше. Но знаете, сколько их там? Тысячи две. И все приходят на работу в разное время. А у вас всего два дня.
— Но как же они? Ребята? Они же собираются расспрашивать шоферов! — удивилась Наталья Павловна и посмотрела сторону комнаты, где очень бурно обсуждали завтрашние маршруты.
— Пускай они пока поездят по карте, — сказал Скородувов. — Я просто еще не сумел изобрести ничего другого, и утро вечера мудренее. А вы бы, не откладывая, написали сейчас три-четыре объявления и поехали бы в одиннадцатый парк. Я и сам бы с вами поехал, да вот эта нелепица! — и он даже стукнул костылем по гипсу. — А заодно вы там немного представите себе ситуацию.
Когда наша баба Ната с Митькой, Данилой, Ольгой и Славиком Рыбкиным, который из всех один категорически отказался их покинуть, проехали на семьдесят втором автобусе ровно две остановки от начала Башиловской до начала Тимирязевской и сошли неподалеку от стеклянной проходной одиннадцатого таксомоторного парка, время было уже совсем не детское. И они увидели длиннющий хвост из многих десятков одинаковых, салатного цвета «Волг» с пыльными стеклами и тусклыми из-за этого зелеными глазками. И этот хвост не убывал, потому что стоило одной машине уйти за ворота, как в конце уже пристраивались сразу две или три.
Машин и шоферов, живших своей особой жизнью, было столько, что сразу и мысли не осталось расспросить о Варяге — даже хотя бы одного-двух из тех, кто здесь, в этой очереди подремывал за баранкой «Волги», чтобы, очнувшись через минуту, прыгнуть с ней на несколько шагов вперед и осадить пяти сантиметрах от бампера передней машины, еще минуту подремать, и снова прыгнуть, и снова осадить. Даже Славику Рыбкину незачем было объяснять, почему, постояв в некотором оцепенении у ворот, Наталья Павловна, не подходя ни к одному шоферу, кивнула ребятам, чтобы они оставались на месте, и пошла к стеклянной проходной, на ходу извлекая из сумочки тюбик канцелярского клея и листки объявления с приклеенной к ним фотографией Варяга.
Ей разрешили наклеить одно объявление в проходной на доске. А остальные она, возвратясь, отдала ребятам, и те прилепили их по обе стороны ворот и еще одно, четвертое, на ближний фонарный столб.
Под фотографией на каждом было написано:
«Товарищи шоферы!
2 сентября около 6 часов вечера эту замечательную рыжую собаку увезли в машине от дома № 1 по Башиловской улице. Ее хозяин — тяжело больной человек. Умоляю тех из вас, кто видел, как увозили эту собаку, или вез ее в своей машине, позвонить по телефону в любое время».
А низ объявления был разрезан на маленькие талончики с нашим номером телефона на каждом, как это всегда делают люди, которым хочется поскорее продать сервант от чешского гарнитура либо обменять свою квартиру на другую — конечно, срочно. Удобное изобретение: не надо тратить времени на поиски карандаша и бумаги.
Ну, вы по одному тону этого сочинения видите, что у Натальи Павловны после беседы со Скородумовым и визита в парк было ощущение полной бесполезности всего предприятия и полной безысходности. И остаток вечера оно все усиливалось и усиливалось — от всего, что угодно. От сочувственных взоров мамы Славика Рыбкина, которой баба Ната сочла нужным собственноручно доставить ее дитя в неспокойную квартиру над самым магазином «Обувь». От первого телефонного отклика, прозвучавшего через минуту после того, как, войдя к себе домой, она сменила уличные туфли на домашние тапочки.
— Это вы вешали объявление около таксопарка? — спросил хихикающий женский голос. — А у нас тут напротив приблудился один рыжий кобель с усами. Может, он вам подойдет? Только его на цепь надо привязать!..
У Натальи Павловны даже не было сил возмутиться:
— С усами нам не нужно, — только и сказала она, прежде чем положить трубку. Напоила Митьку и Даньку чаем, и они тотчас, как донесли головы до подушек, хором засопели.
И тут в тишине бабу Нату стиснуло такое чувство одиночества и такая нужда найти надежную опору, что она чуть было даже не позвонила Виктору Семеновичу.
Но не стала, найдя тому несколько причин: что уже поздно — около двенадцати;
что Виктор Семенович вряд ли сможет чем-нибудь помочь;
что он все-таки отправился, как собирался, на охоту.
А в половине первого ночи раздался новый звонок. Наталья Павловна, очнувшись, настороженно подняла трубку услышала теперь уже не женский, хихикающий, а мужской, сиплый, измененный голос:
— Эт-то вы повесили… объявление в одиннадцатом парке?
— Да, я, — сказала баба Ната.
— Про… собаку?
— Да, я, — Наталья Павловна решила набраться терпения.
— Рыжую… Это се-еттер был?
— Да, сеттер. Ирландский сеттер.
— Молодой?
— Да, молодой, — терпеливо сказала Наталья Павловна.
— Вы не написали, — сказал сиплый голос.
Наталья Павловна мне говорила, что именно это, в общем невинное, замечание взбесило ее больше всего, но в ту же секунду она поклялась внуками, что будет нести свой крест безропотно.