— Сеньора была с паломниками? Я слышала об убийстве. У правительства сердце жестче камня.
На этот раз синья Жозефина не смогла уклониться от разговора и мало-помалу рассказала женщине все. Слушая Жозефину, женщина позабыла о работе и плакала. Потом, потупив взор, призналась:
— Дорогая сеньора, я знаю, что люди из Педра-Бонита отмечены печатью божьего гнева. Мой покойный отец столько рассказывал о тех местах, о святом, который убивал девушек и детей, чтобы омыть кровью камень у входа в Педра-Бонита. Я все знаю, поэтому и верю, что бог смилостивится над людьми, перенесшими столько испытаний.
Наступил вечер, прачки спешили собрать развешанное на кустах белье. Мягкий ветер гнул растущий на склоне горы копим, в глубине грота сразу стало темно. Синья Жозефина, собрав еще влажное белье, медленно пошла с тяжелой ношей в гору. Отекшие, со вздутыми венами ноги едва передвигались. На душе у нее было тяжко от всего, что она услышала здесь о сыне, притаившемся, как ягуар, в каатинге. Неожиданно кто-то запел псалом, и вокруг разлилась печаль. Это одна из негритянок славила деву Марию. Сердце старухи разрывалось, как когда-то от мрачных молитв паломников. Тело матери, несущей свой крест, как бы истекало кровью невинных. На ее истерзанном теле Апарисио оставил своим ружьем и кинжалом следы кары господней. На фоне окружающей зелени согнувшаяся под тяжестью своей ноши старуха, освещенная лучами заходящего солнца, напоминала грубую копию с картины «Восхождение на Голгофу». Убитая горем женщина чувствовала себя последней тварью среди созданий божьих, ничтожным червем, пресмыкающимся.
V
Бентиньо днем работал в энженьоке капита Кустодио — упаковывал ящики вместе с двумя другими сертанцами из Вила-Бела. Это были молчаливые, печальные метисы, казалось, что, кроме работы, их ничего не интересует. Семей у них не было. Они жили в хозяйственной постройке капитана. Одного звали Терто, другого Жермано. О себе они почти не рассказывали. Изредка один из них помянет о Вила-Беле, о засухе, разорившей их селение, и замолчит. Младший, Терто, через некоторое время сблизился с Бентиньо, а Жермано продолжал держаться так же отчужденно, молчал и интересовался только ящиками с соломой, в которые укладывали плитки сахара. И вот Бентиньо все же узнал историю братьев. Это произошло в тот день, когда Жермано отправился в лавку закупать провизию. Терто открылся другу: Жермано — его брат, раньше они жили в фазенде Серринья, принадлежавшей капитану Зе до Монте, в Серра-дос-Сиганос, вместе с отцом, скромным земледельцем из индейцев Серры-Тольяды. Однажды к ним зашел капитан Апарисио Виейра с отрядом. Старик встретил и накормил его, как мог. Угостил коальядой[9] и принял как почетного гостя. Но вскоре нагрянул с солдатами лейтенант Лопес, он уроженец Вила-Бела. Они схватили моего отца, избили его, потом привязали к жернову в амбаре. Сердце разрывалось при виде всего этого. Меня и Жермано окружили солдаты. Брат пытался сопротивляться, выхватил свой нож и вцепился в дуло винтовки, но солдат выстрелил в него — к счастью, задело только край уха. Я услышал крик сестер и увидел, как один из негодяев схватил сестру. Я бросился на него… Что было потом, даже рассказать не могу. Видишь этот шрам на голове… Над девушками надругались тут же, у нас на глазах. Старика увели в Вила-Бела, в тюрьму. Все в доме разрушили. Через два дня пришла весть: старик умер. Потом капитан Зе Монте вызвал к себе Жермано и потребовал освободить дом. Он не хотел больше видеть на своей земле людей, дающих приют кангасейро. Моя мать с несчастными дочерьми переехала к нашей тетке в Триумфо, у нее там дом. Жермано не мог больше смотреть на сестер. Однажды он даже сказал мне: «Лучше бы я сам, собственными руками, убил обеих. Обесчещенной девушке лучше не жить на белом свете».
С тех пор я никогда больше не видел улыбки на лице брата, оно словно застыло и не меняется ни днем, ни ночью. Теперь он все время твердит мне, что найдет покой только в отряде Апарисио Виейра. Но я знать ничего не хочу о кангасо. А он чуждается всех. Мы пришли в эту глушь и живем здесь на горе. Ненависть гложет душу брата. Мы никогда больше ничего не слышали ни о матери, ни о сестрах, Жермано и вспоминать не хочет о них.
Перед Бентиньо всплывали вновь все несчастья, постигшие его семью в Аратикуме. Ведь лейтенант Маурисио сделал с его семьей то же, что лейтенант Лопес с семьей Терто. «Слава богу, что у нас не было сестер, хотя бы эта горькая участь нас миновала».
Бентиньо все меньше понимал мать с ее нескончаемыми причитаниями, ее мукой из-за Апарисио. Для нее старший сын был только наказанием божьим, источником страдания, и она знала, что никогда от него не избавится. Бентиньо считал, что мать не права. Правда, если бы это зависело от него, он никогда бы не ушел из Ассу, а мать всегда хотела, чтобы он решительно порвал с семьей. Для этого она и отправила его во время большой засухи к священнику Амансио, надеясь, что там он выбьется в люди… Но все же он был уверен, что мать не права, и даже убийство паломников не может заставить его изменить свое мнение.