Папа улыбнулся и, вынув из футляра аккордеон, вдохновенно пробежал пальцами по перламутровой клавиатуре роскошного «Вельтмайстера».
А потом заиграл…
Ах, как играл мой папа-артист! Для начала он взял несколько громких звучных аккордов, потом развернул меха и грянул «Коробейников». С переливами, с вариациями, так что можно было подумать, будто играет не один человек, а целый ансамбль песни и пляски! С «Коробейников», не останавливаясь, без малейшей паузы, папа перешёл к знаменитой «Катюше», а потом — к «Трём танкистам». А потом над нашей стоянкой зазвучали попурри из советских песен, марши и вальсы, румбы и свинги, танго и фокстроты. Мы слушали и просили играть ещё и ещё.
Не прошло и четверти часа, как к нам начали подходить пионеры. А когда, наконец, аккордеон умолк, к папе подошла высокая женщина в белом халате.
— Разрешите представиться: начальник местного пионерского лагеря Свиридова. Изумительно вы играете, товарищ…
— Нарин, — быстро подсказал папа, снимая ремень аккордеона с плеча.
— Товарищ Нарин, — повторила Свиридова. — Вы меня извините, но не смогли бы вы сегодня выручить нас? Дело в том, что в лагере назначен большой сбор, а наш баянист заболел. А без музыки, сами понимаете…
Вот уж верно: кто ищет, тот всегда найдет. Счастливый случай сам шёл нам навстречу! Кончился разговор тем, что папа согласился ежедневно играть по вечерам на аккордеоне. А наша веселая компания получила право легальной стоянки метрах в ста от пионерского лагеря. Мало того, в порядке взаимной любезности нам разрешили брать на кухне кипяток, пользоваться кухонным холодильником. Договор между обеими высокими сторонами вступил в силу немедленно. Бдительный страж порядка — сторож — был посрамлён.
Вечером белый воланчик бабочкой порхал над нашими головами. Возле машин разбили палатки. На бензоплите разогревался ужин. Рядом блаженствовал Тобик. А тут ещё вечерний закат обещал назавтра чудесную тихую погоду.
Изгнание из «рая»
День за днём мы безмятежно наслаждались морем, солнцем и чистым воздухом Скадовска, этого райского уголка на юге Украины, впервые открытого нами благодаря настоянию мудрого Великого Змея.
Каждый вечер папа надевал на плечо ремень своего «Вельтмайстера» и отправлялся к пионерским домикам. Новые обязанности ничуть не обременяли его. Он играл ребятам с превеликой охотой, и не по часу, как было условлено со Свиридовой, а гораздо дольше.
Играл всё.
— «Подмосковные вечера»! — просили пионеры.
И папа послушно растягивал меха аккордеона.
— «Малиновку», «Я у бабушки живу», «Улыбку»!
И папа, улыбаясь, выполнял все заказы. А ребята пели под музыку, веселились.
Свиридова души не чаяла в папе. Для неё он оказался настоящей находкой. «Ума не приложу, чтоб я без вас делала! — не раз говорила она. — Ребята в вас души не чают».
Гром грянул через неделю. Никаких доказательств у меня нет, но я сильно подозреваю, что сторож не захотел-таки мириться со своим поражением, сбегал тайком куда следует по начальству.
Утром, когда я накачивал волейбольный мяч, а Тобик пытался прихлопнуть лапой кузнечика, со ступенек административного корпуса торжественно спустилась целая процессия. Впереди шагал представительный мужчина начальственного вида, за ним — Ещё двое. Позади всех нехотя шла Свиридова.
Делегация направилась к нашей стоянке, и папа воззвал вполголоса:
— Граждане, внимание! Республика босоногих в опасности.
Я бросил насос. Тобик оставил в покое кузнечика и примкнул ко мне. Он всегда делает так, когда чует какую-нибудь опасность.
— Тут такое дело, товарищ Нарин… — запинаясь, смущенно начала Свиридова. — Я, конечно, очень извиняюсь, но…
— Можете не продолжать, — быстро перебил её папа. Он всегда соображал мгновенно. — Нам надо уезжать. Правильно я вас понял?
— Да… Я бы, разумеется… Но санитарная инспекция так решила..
— Ясненько! — жизнерадостно сказал папа, хотя у всех нас кошки скребли на сердце. — Мы не задержимся, будьте спокойны.
Делегация, во главе с представительным мужчиной, который так и не проронил за все время ни слова, удалилась, и папа дал волю своему красноречию:
— Позор! Изгонять врачей, представителей самой гуманной профессии; горняков, цвет социалистической индустрии! Боги, видите ли вы с высоты Олимпа происходящее в этом уголке земли? Не вывезло даже искусство. Утлая ладья поэзии разбилась на рифах суровой житейской прозы. Как тут не вспомнить строфы: «И пошли они, солнцем палимы, повторяя: суди его бог!»