И Нюра какой-то особенной походочкой, как бы слегка пританцовывая, направилась по своим делам.
Вернувшись в каюту брата, я принялся внимательно изучать пейзаж, который мне предстояло осквернить самонадеянным вторжением. Он изображал море, освещённое ранними солнечными лучами. А на горизонте небо было совсем тёмным, как бы в грозовых тучах. Море было изображено неспокойным: волна – балла три.
Примерно такая же выворачивала мне кишки в первый день моего плаванья. Насчёт баллов просветил меня брат, и я теперь в этих баллах на всю жизнь буду большим специалистом. Странно только, что, когда мы позже шли Цусимой, волнение было ещё больше, а меня это уже никак не тревожило. Брат объяснил это моей хорошей адаптационной способностью, что позволяло мне в дальнейшем, если я, конечно, очень захочу, «заняться наконец делом и стать моряком»…
Я открыл драгоценный Женькин альбом на нужной странице и стал примеряться к великолепному чайному клиперу на предмет втискивания его в небольшой по размеру пейзажик.
Я пришёл в ужас! На клипере было столько всяких деталей и мелких подробностей, что, возьмись я изображать всё это, да ещё масляными красками да кисточкой, у меня и всего рейса не хватило бы, чтобы закончить. Вон как на пейзаже всё тщательно выписано! И я ещё раз стал внимательно любоваться мастерством пейзажиста. И вдруг я увидел, что очень тщательно прописаны волны только на переднем плане. Даже брызги барашками. А дальше всё становится как бы цельнее, а горизонт и вообще написан одной широкой полосой, без всяких деталей. Вот фокус какой! У меня чуть не вырвалась сакраментальная фраза: «Дурят нашего брата!»
А с другой стороны! Вот весит себе пейзаж на переборке в каюткомпании – людям глаз радует. Все видят, что всё в нём хорошо. Чего ещё людям надо? Это ведь не пособие из учебника, а произведение искусства. Его задача – людей радовать!
Так, может быть, и мне не стоит весь клипер прописывать, а повернуть его передом к зрителю и прописать только сам нос корабля с его ведьмой? А остальное можно, как и на пейзаже, постепенно уводить в «светлую даль».
Я принялся на бумаге карандашом рисовать эскиз моего будущего вторжения в картину. Сначала предстояло разобраться с изменением ракурса. Ведь на картинке клипер был изображён в профиль, а мне предстояло развернуть его почти в фас.
Хорошо, что в книге были изображения других кораблей в разных позициях. Это дало возможность по аналогии представить вид моего корабля в изменённом ракурсе. Я сначала сделал несколько поисковых набросков карандашом на бумаге, а после стал подробней прорисовывать лучший ракурс уже с деталями.
Ну вот. Настала пора взяться за краски…
Где-то я прочитал, что в прежние времена писари, прежде чем писать грамоту на царское имя, три дня постились, заказывали молебен, а потом только брались за дело.
Моя задача представлялась мне не менее ответственной. Жаль только, что молебен заказать негде. Не у замполита же!
Я открыл складной этюдник, на выдвижных алюминиевых ножках, разместил его возле иллюминатора и стал выдавливать краски на ещё девственную палитру.
Тут в каюту вошёл брат.
– А чем это у тебя тут воняет? Ты что, нюхаешь что-то?!
– Краски это да разбавитель! Ты что, не видишь? Капитана заказ выполняю! А ты – «нюхаешь, нюхаешь…»! Скипидар разве нюхают?
– А ты откуда знаешь, что нюхают? Уже пробовал?
– Я что, дурак какой, чтобы пробовать!? Чтобы знать – пробовать не надо. И так видно. На улицах да в подъездах полно – кто пробует. А это у меня запах искусства. Им все художники дышат. А ты не хочешь – не дыши! Вон у тебя полный холодильник – вот им и дыши.
– Ух ты! А это у тебя что? Где ты такой альбомчик оттопырил?
– Это мне Женька дал, чтобы я парусник отсюда рисовал.
– Какой такой Женька?
– Какой, какой? Да твой подчинённый – четвёртый механик.
– А, практикант этот, салага? Я и не знал, что его Женькой зовут. Ты что, с ним подружился? Ну и как он тебе?
– Нормальный парень. Умный, продвинутый.
– Ага, продвинутый… А морозильную камеру на камбузе починить не смог. А это, между прочим, входит в его прямые обязанности. Не понимаю – чему их там в мореходке теперь учат? Практика у него – одно удовольствие: ходи вовремя на вахту да балду пинай… Не то что я в своё время. Кочегаром на пароходе практику проходил. Вахту четыре часа отстоять да живым остаться ещё – повезти должно было. Жара возле котлов в тропиках – градусов семьдесят, руки уже лопату с углём не держат, мозоли кровавые лопаются… Старик кочегар ведро забортной воды на тебя выльет и опять покрикивает: «давай» да «давай»! После вахты в руках как раскалённые гвозди забиты. А назавтра снова то же самое! Не практика, а концлагерь! А ведь кочегары так по двадцать пять лет лямку тянули… Ну и какой корабль ты выбрал?