Тем временем на горизонте стали появляться очертания каких-то невысоких гор, по мере приближения к которым стали различимы и зелёные заросли вдоль берегов, и кое-где виднеющиеся среди них, строения.
Брат объяснил мне, что мы уже находимся в Оманском заливе Индийского океана и скоро будем входить в Персидский залив, который по-английски зовётся просто – галф, а там уже и до Шарджи недалеко.
И вот наш корабль вошёл в воды Персидского залива. Слева по борту тянулась бесконечная полоса песчаной пустыни, на которой изредка попадались какие-то в основном одноэтажные, с виду глинобитные строения с редкими зелёными пятнами финиковых пальм. Вдруг среди этой плоской, как стол, равнины прямо из песка возникли компактной кучкой многоэтажные строения, резко, без всякого перехода, окружённые абсолютно голым пространством.
Это, как объяснил мне брат, был Дубай – один из семи объединённых в одно государство эмиратов. Через несколько часов неспешного хода мы причаливали под разгрузку к грузовому пирсу торгового порта Шарджа, также являющегося столицей, но соседнего эмирата. Вторгавшийся узким рукавом в пустыню залив, где располагался наш причал, заполнялся громадным количеством небольших деревянных корабликов, многие из которых были, кроме двигателей, оснащены мачтами с реями под паруса. Они были очень похожи на корабли восточных пиратов из иллюстраций к сказкам о Синдбаде-мореходе. На каждом таком кораблике сбоку от борта находилась висевшая над морской пучиной маленькая деревянная пристроечка типа бочки, в которой мог поместиться только один человек. Я поинтересовался у Женьки как у знатока парусного флота: что это за пристроечка?
Немного подумав, Женька стал рассказывать, что это, скорее всего, место для наблюдателя, руководящего процессом причаливания к пирсу или к другому кораблю. Но как раз в этот момент на ближайшем к нам кораблике в такую будочку, которая приходилась ему едва по пояс, вошёл бородатый мужик в чалме. Он, не стесняясь царившего вокруг оживления интенсивной портовой жизни, спустил свои штаны и, присев на корточки, стал справлять естественную надобность, с интересом при этом наблюдая из своего, трудно сказать, укромного места происходящую вокруг суету. Его какашки с громким шлёпаньем плюхались с высоты прямо в воды Персидского залива. Женька был посрамлён и обескуражен! Он попытался оправдаться тем, что якобы на каких-то португальских старинных парусниках такие пристроечки действительно были и использовались для того, о чём он и говорил. Мне стало жаль Женьку в его конфузе, и я снисходительно не опротестовал его объяснение.
Моя снисходительность имела давние истоки… Когда-то, когда я был ещё совсем маленький и учился во втором классе, я был очень влюблён в одну девочку. Сейчас, с позиций уже почти взрослого человека, я удивляюсь той совершенно не детской силе моих переживаний. Я вообще-то не был сильно стеснительным ребёнком, что подтверждалось большим количеством всевозможных педагогических репрессий в мой адрес, значительно превышающих среднестатистический уровень. Но предмет любовных чувств моих был для меня настолько идеален и недоступен, что я робел даже подойти к этой девочке, а не то что заговорить с ней. Эти пламенные чувства нашли совершенно неожиданный выход в моих первых стихах. В то время брат ещё был курсантом мореходки и приехал домой на каникулы. Он был безусловным кумиром для меня, и я, конечно, поделился с ним своей страшной тайной, с трепетом и сильным волнением прочитав ему своё стихотворение. Сейчас мне помнятся лишь первые строки из этого довольно пространного опуса: «Ты пари, орёл, пари в вышине далёкой, скажи милой о любви моей одинокой…»
– Чего-чего? – ядовито-насмешливо спросил брат. – Это что за «у-па-ря-ри ча-па-ри»?
Его слова ледяным душем обрушились на моё воспламенённое любовью сердце. Насмешливая оценка братом трепетных сокровенных стихов вызывала ощущение великого конфуза. Обида эта, значительно преувеличенная силой страстных чувств, запомнилась мне на всю жизнь. С той поры любая конфузная ситуация, происшедшая с кем-нибудь из друзей, будила в моём сознании сочувствие и сопереживание. Поэтому и на Женькином конфузе я не стал заострять внимание. Хотя соблазн был велик…