Выбрать главу

— С чего это я болтать стану?

— А ты не из таких?

— Нет.

— Меня и так это сердит.

— Что сердит?

— Что я пустые разговоры с тобой завёл.

— Почему же пустые?

— Раз ты мне не веришь.

— Я вам верю!

— Чему же ты не веришь?

— Сказкам.

— А почему?

— Нельзя сказкам верить.

— Кто это тебе сказал?

— Нельзя.

— А вообще-то ты знаешь, откуда сказки берутся?

— Как это — берутся?

— А вот как. Приключится с кем-нибудь что-либо, а он людям о том расскажет. Вот и сказка готова.

— А если в сказках всякие небылицы рассказываются?

— Так ведь и с людьми всякое в жизни бывает. Как сказка-то начинается? «Жил-был король…» Что ж, королей никогда не было? Ха-ха-ха! Сколько ещё было-то! Иную сказку так начинают: «В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель…» Могло так быть? Непременно так и было. Где-нибудь должно быть тридевятое или тридесятое и какое угодно государство. И в каждом из них события разные происходят, а пока до нас из такой дали новости дойдут, нам всё удивительным может показаться. Не так разве?

Я хмыкнул.

Дядюшка Томашович рассердился:

— Послушай! Раз ты к моим словам относишься несерьёзно, в другой раз ничего тебе не скажу.

— А что я плохого сказал?

— Чего же ты всё хмыкаешь?

— Если хмыкнул я, так плохого ничего сказать не хотел.

— И я тебе ничего плохого не сказал.

— Гм… И много тогда браконьеров этих самых было? — вернулся я к сказкам.

— Много. Когда есть людям нечего, браконьеров, преступников и всяких негодяев много по свету шатается… Ой-ой-ой! Но того негодяем считать надо, кто без нужды негодяем стал. У него и крыша над головой есть, и еда, а он развлекается и думает: какую бы ещё гадость людям сделать? Вот это негодяй настоящий! А приходится человеку по свету шататься, и он даже воровать вынужден, чтобы себя и семью прокормить. Так разве он негодяй?

— Нет.

— Вот и я так думаю. В сказках-то говорится о тех и о других, о добрых и злых людях. Добрыми и злыми их называют по заслугам. Расскажешь обо мне людям — вот тебе и сказка на свет появилась. Я расскажу о тебе — будет две сказки… Смотри-ка! Корова-то у нас за колючую изгородь забралась! Ну-ка, гони её оттуда!

Я побежал за коровой.

ПОЧЕМУ КУКУЮТ КУКУШКИ

На Гре́фтах есть такая бревенчатая избушка, а в ней только железная кровать, деревянная скамейка маленький дубовый стол. За избушкой бежит ручеёк, который делит деревенские луга на две равные части, и мы пасём стадо то на одном, то на другом берегу.

Летом ручеёк похож на овражек: русло у него глубокое, а воды в нём совсем мало. Чуть отойдёшь в сторону — и журчанья совсем не слышно.

А весной и осенью ручеёк вздувается, вода начинает шуметь громче, отрывает от берегов землю, и тогда он похож на настоящую речку.

Я всегда сердился, что никто для этого ручейка никакого названия не придумал. И по этой причине его ни на какой географической карте не обозначили, как и Грушковца на обыкновенной карте вы тоже не найдёте.

— Дядя Рафаэль! — окликнул я дядюшку Томашовича.

— Ну?

— А как вы назвали бы эту речку? — спросил я.

— Речку? А для чего эту речонку называть?

— Попробуйте дать ей название!

— Грушковец.

— Грушковец — это деревня.

— Тогда Гру́шковица.

— Грушковица?

— Да.

— Почему так?

— Где деревня Грушковец, пусть речка будет Грушковица.

Это мне понравилось. С этих пор я так и буду называть эту речку. Я взял камушек и кинул его на другой берег.

Дядюшка Рафаэль, чистивший свой корнет, поглядел на меня.

— Как по-твоему, который час? — спросил он.

— Шесть.

— Шесть часов? А по-моему, уже больше.

— А мне кажется, что шесть.

— Сбегай-ка в избушку!

Я мчусь вдоль ручейка, срываю по пути лиловый цветок чертополоха и бросаю его в воду.

Грушковица уносит цветок.

Будь в речке воды побольше, понесла бы она и меня. Да плавать-то я не умею!

Если бы Грушковица была настоящей рекой!

Быстро возвращаюсь к дядюшке Рафаэлю.

— Так который же час? — спрашивает он.

— Половина седьмого.

— В самом деле? Вот видишь, я был прав.

Я сажусь подальше, чтобы послушать кукушку, которая кукует не умолкая…

Если бы была Грушковица рекой!

Да о чём я всё время думаю?