Тот бродил по гостиной, разглядывая висящие на стенах картины и гравюры – без особого интереса, но как будто с удивлением. «Ждал, что у меня тут трупы по углам развешаны или что-то вроде», — догадался Макнейр. Он глянул на окна — чары чуть слышно потрескивали. Порядок. Он уже хотел уйти, но тут Поттер остановился у каминной полки и взял большую фотографию в рамке. Это было ценное фото, и Макнейр невольно выступил из-за косяка. Мальчишка поднял глаза.
— Кто это?
— Дед.
— Дед?
— Дедушка. Мой дедушка.
Поттер переводил полный изумления взгляд с него на фото.
— Ну что? – усмехнулся Макнейр. – Думал, я из драконьего яйца вывелся?
— Нет, — ответил тот, глянув на его Метку. – Думал, из змеиного.
Огрызается, стервец. Макнейр даже не обиделся.
— Между прочим, я тебе жизнь спас.
— Да неужели? – Поттер поставил фото обратно. – И зачем? Чтобы я жил долго и счастливо? Или чтобы отдать Волде…
Макнейр еле успел подскочить и зажать ему рот. Ну что за идиот. Мальчишка, притиснутый к каминной полке, замер, но глаза яростно блестели из-под чёлки.
— Не надо произносить это имя, — мирно сказал Макнейр, убирая руку.
— Боишься? – презрительно спросил Поттер.
— Не боюсь. – Это было правдой. – Просто не надо.
Похоже, спокойный тон только распалял мальчишку.
— Значит, беспокоишься за своего хозяина?
— У меня нет хозяев.
Ещё один выразительный взгляд на Метку. Далась она ему.
— Мне вот интересно, что сказал бы твой дед, узнав, кому ты служишь.
Макнейр нахмурился.
— Не твоего ума дело. И ничего бы он не сказал.
— Значит, сам был палачом и грязным уби…
На этот раз Макнейр, не осторожничая, поймал его за горло. Вполсилы, но такому дохляку хватило.
— А вот за это я выбью тебе все зубы и заставлю проглотить по одному, — пригрозил он, стиснув пальцы чуть сильнее. Поттер побледнел, но ни пытался ни вырываться, ни умолять. Макнейр выпустил его.
— Брысь наверх.
Спиной он ощутил ненавидящий взгляд, но говорить Поттер ничего не стал. Значит, не совсем идиот. Дверь спальни шарахнула так, что с потолка упало немножко штукатурки. Макнейр рассеянно отряхнулся и взял в руки фотографию. Ласкающим жестом огладил потемневшую от времени бронзовую рамку, словно стирая чужое прикосновение. Он хорошо помнил, как в восьмилетнем возрасте впервые поехал на лето к деду.
…Уолли не имел ни малейшего понятия, куда везёт его автобус, но был рад вырваться из бестолкового Глазго с его вонючим воздухом и шумом. Почему никому больше не мешал этот запах гари и гвалт, от которого резало уши? Он тяжело и молчаливо ненавидел застроенный одинаковыми домами район для рабочих, где жил; ненавидел пропитанную казённым духом школу, где все над ним смеялись, и других детей, которые никогда не брали «недоумка Макнейра» в игру. Не то чтобы ему хотелось. Отец, такой же шумный и бестолковый, как Глазго, с вечными проектами по налаживанию их жизни и со столь же вечной чернотой под ногтями. Его проекты никогда не срабатывали. Мать, чей ласковый и виноватый почему-то взгляд вызывал жалость пополам с раздражением. Уолли чуял, что отец слабее его, что он боится собственного сына. Мать боялась и его, и отца. Этот страх витал в воздухе, подобно мельчайшей угольной пыли, делая и без того невесёлую жизнь невыносимой. Если бы Уолли в свои восемь лет знал значение слова «несчастье», то без колебаний применил бы его к себе. Трясясь в автобусе, он думал: хуже не будет.
После пересадки в небольшом городке, вечером он очутился в Килхух-глен. Сойдя с автобуса, Уолли застыл столбом. До этого он только на открытках видел такую красоту, такой… простор.
— Неужто это мой внук? — пробасил кто-то. Он резко обернулся и увидел седовласого великана в килте, точно сошедшего со страниц книг о героях.
— А с чего вы взяли? – настороженно спросил Уолли. Он не доверял взрослым. Те имели отвратительную привычку трепать его по макушке и обзывать деткой. Старик беззлобно рассмеялся:
— Да разве я Макнейра не узнаю, — он смерил внука пронзительным взглядом и протянул ему руку – не как маленькому, как равному: — Иннес. Но ты зови меня дедом.
Уолли пожал не по-стариковски крепкую руку, впервые чувствуя смутное удовольствие от того, как прозвучала его фамилия. Дед кивнул и поманил за собой. Он не стал помогать Уолли с багажом, и это тоже было приятно.
— Ты здесь живёшь?
— Нет, — Иннес опять улыбнулся. – Пошли, сам всё увидишь.
В дом Уолли влюбился сразу и навсегда. В тишину, нарушаемую лишь свистом ветра в каминной трубе, в чистый воздух; в полное несуетного достоинства молчание гор, в шелест красноватого вереска на пустошах… Всю ночь он не мог заснуть, а за завтраком спросил:
— Почему мы живём не здесь?
— Так решил твой отец. Мы не очень-то ладим, понимаешь.
Уолли кивнул. Он только этим летом узнал, что у него есть дед.
— А что, — продолжал тот, — в городе нынче совсем плохо?
Уолли не имел привычки жаловаться, но как-то незаметно выложил всё. Дед молча – редкость среди взрослых! – слушал. Когда речь пошла о школе, скучных уроках и одноклассниках, которые называли его не иначе как «дубина Уолли», дед внезапно перебил:
— Чушь. Сами они недоумки.
— Но я и правда плохо понимаю то, что объясняет учитель, — со стыдом признался Уолли.
— Чушь, — повторил Иннес. – Просто у тебя другая наука.
— Другая? Какая же?
Вместо ответа он неуловимым движением вытащил странного вида нож. Почему-то сразу было ясно: эта вещь не для чистки картошки. Уолли удивлённо посмотрел на деда; тот улыбнулся одними глазами, и нож… затанцевал. Лезвие порхало, плыло, струилось меж пальцев, взлетало в воздух и возвращалось обратно, словно притянутое магнитом. Иногда казалось, что сам нож неподвижен, а рука пляшет вокруг него. Уолли следил, не мигая. Ничего более красивого и волшебного ему видеть не доводилось. В конце нож встал вертикально, упираясь острейшим кончиком в подушечку выставленного указательного пальца. Миг равновесия, и палец чуть приподнялся; нож медленно, словно нехотя скользнул по нему тупой гранью и устроился на раскрытой ладони. Усмирённый. Спящий. Живой.
— Ну как?
Уолли смог только кивнуть.
– Попробуй.
— Так же???
— Нет, — смешок, – для начала просто подержи его.
Янтарная рукоять легла в руку приятной тяжестью. Уолли сжал пальцы и, не дыша, поднёс лезвие к лицу. Из полоски светлой стали на него глянули синие глаза – отражение, конечно, но на миг показалось, что он лицом к лицу с незнакомцем. С кем-то, кто знает и умеет больше него. И такая же пронзительная мудрая синева плескалась во взгляде сидящего напротив деда.
— Нравится? – серьёзно спросил он.
— Да.
— Учиться будем?
— Будем…
На фото дед до смешного смахивал на Дамблдора, разве что одет не в бабское платье и борода коротко острижена. Может, поэтому Поттер так взъерепенился. Как он сказал? Палач и убийца. Тут Макнейр припомнил, как вернулся от деда домой. Впервые в жизни ему хотелось говорить с родителями, рассказывать о лете безостановочно. Но когда он в очередной раз упомянул деда, отец устроил жуткий скандал и заявил, что не желает слышать в своём доме имя чёртова свихнутого маньяка. Так и сказал. И прибавил, что больше сын туда не поедет. «Посмотрим, — сказал Уолли. – Посмотрим».
Поехал, конечно. А в лето перед Хогвартсом дед подарил ему настоящий «взрослый» нож. Отмечать они поехали в город, там и сфотографировались. На фото рядом с дедом стоял угрюмый подросток, упрямо склонив лобастую всклокоченную голову. Макнейр усмехнулся. Смешной он был – нескладный, тощий детёныш. Но кусачий, сразу видно. Хм, кого-то напоминает. Не стоило, наверно, набрасываться на Поттера, дед бы не одобрил. Хотя тот сам напросился. Пусть не забывается. Он поставил фото на полку и заглянул в камин. Всё равно с утра уже извозился, так может, и камин заодно почистить?