В деканате мою тему одобрили и посоветовали как можно скорее приступать к практическим исследованиям. Собственно, меня вовсе не нужно было понукать — я сам рвался в бой. Но тут меня ждала неожиданная загвоздка. Ни в одной из четырёх действующих на то время московских телефонных служб со мной не захотели иметь дело. Ни в каком качестве. Не помогали ни официальные запросы на красивых бланках, ни личные звонки декана — ответ всегда был один: «Это вам не игрушки». И они были абсолютно правы. В то время это была, по сути, суицидологическая служба. Я-нынешний и сам бы себя-тогдашнего не допустил до неё ни за какие коврижки. Но тогда я был в отчаянии. Тема срывалась, а придумывать новую, да ещё после того, как я бурлил и пылал энтузиазмом в деканате, казалось мне слишком унизительным.
Словом, хоть сам звони по указанному номеру и плачься на свои неурядицы. Я, юноша весьма трепетный, и впрямь был близок к тому, чтобы наложить на себя руки. И вдруг… мне улыбнулась неожиданная удача.
Напомню, то была середина восьмидесятых прошлого века — начало недлинного периода, вошедшего в историю под именем перестройки. Сейчас уже мало кто помнит то время. Иные померли, иные блаженствуют в глубоком маразме (увы, но бодрячки вроде меня — исключение даже в наш слишком здоровый век!), иные — вполне ещё лихи и благополучны, но их сугубо частные воспоминания проникнуты таким ребяческим эгоизмом, что по ним никак нельзя восстановить даже очень субъективную картину эпохи. Вот он, огромный минус долголетия — с каждым днём всё меньше остаётся тех, кто помнит и хранит в сердце дорогую тебе атмосферу.
Большинство же из тех, кто пришёл позже, оценивают правление тогдашнего российского лидера Михаила Горбачёва — и саму перестройку как явление — неоднозначно. Весьма неоднозначно. Если не сказать — резко негативно. «Разрушитель», — говорят они. Не знаю, может, эти люди и правы. В моей же памяти эта краткая пора напитана чистой радостью ещё неведомой свободы, упоительным коктейлем сродных ей звуков и ощущений — свежего тёплого ветерка на лице, весеннего звона, птичьего гомона, смеха и солнца; впрочем, не настаиваю — возможно, я сам отношусь к той категории, над которой иронизирую, и дело просто в том, что это были последние годы моей спокойной, счастливой, ничем не омрачённой юности — до того, как в ней случилось «то», заставившее меня резко и бесповоротно повзрослеть.
Но только, пожалуйста, ещё не прямо сейчас — дайте хоть на чуть-чуть, хоть на два абзаца окунуться в то невозвратимое молодое блаженство.
87-й год!.. Моя весна и — всё же позволю себе выразиться так — весна в государственном масштабе. Впервые в свои двадцать три года я перестал скукоживаться в инстинктивном ужасе, слыша загадочный и грозный гул пролетающего вдали самолёта. Где-то, в «Комсомолке», что ли, прошла информация, что знаменитая в узких кругах гадалка, некая цыганка Арза, нагадала Горбачёву жить до ста лет, — а газеты и цыгане, как известно, никогда не врут. «Ура!!! — галдели во дворе арифметически подкованные дети, — значит, ещё сорок пять лет будет мир на Земле!». Старшие приволокли откуда-то загадку: «Что будет, если ударить молотком по родимому пятну?» — «Ну, и что? Очень больно?» — «Нет: хана перестройке». А в Апокалипсисе, говаривали, есть пророчество: «…придёт к власти Мишка Меченый и наступит конец света». Впрочем, последний обещался только к 2000 году — далёкая и нестрашная перспектива.
А сколько всего нового, сколько открытий и удивительных экспериментов в самых разных областях!.. Я сам наблюдал, как немолодые дяди и тёти, слушая выступления педагога-новатора Шаталова, с шумом сморкались в платки, оплакивая перед телевизорами свое даром загубленное детство! В чопорном, назидательном «Здоровье» вдруг напечатали ошеломительную статью под красноречивым заглавием «Апогей» — с весьма игривой картинкой, которую я поспешно загнул и заколол для верности булавкой, ибо ещё не завёл себе подружки. С ещё более смешанными чувствами читал я разворот в другом популярном издании — о подвальной субкультуре: «Труба зовёт. Все на тусовку!» — и смотрел в «России» шокирующую ленту Юриса Подниекса «Легко ли быть молодым» — как скажут позже, визитную карточку перестроечного кино.