София Кульбицкая
Каникулы совести
Часть I
1
Тем утром у меня не было никаких предчувствий — ни дурных, ни хороших. Полная пустота. Хотя вообще-то я славлюсь очень крепкой — что называется «рабочей» — интуицией. У меня сосёт в животе к неприятностям и сладко кружится голова к удаче. А как-то раз я ненароком спас жизнь вагонной попутчице, которая, стоя у окна, любовалась проплывающими снаружи видами. Побуждаемый внезапным импульсом (необъяснимым — толстушки не в моём вкусе!), я на ходу с силой ткнул её пальцами под рёбра, заставив сняться с места ровно за секунду до того, как стекло сокрушил крохотный камешек, пущенный каким-то малолетним отморозком. Это со мной часто бывает: я совершаю глупые и на первый взгляд неуместные поступки, которые чуть позже — на поверку — оборачиваются стопроцентным успехом.
Я — выкормыш науки и привык скрупулёзно докапываться до причины каждого явления. Вот и теперь у меня есть по меньшей мере две версии, объясняющие досадный сбой моего сверхчутья. Первая: то, что на меня надвигалось, было одновременно прекрасно и ужасно, вычтем одно из другого, получится ноль. Вторая: каким-то дьявольским образом «членкоры» Института Безопасности научились перехватывать и гасить даже те подспудные, тончайшие сигналы, что наше всеведущее подсознание время от времени посылает неповоротливому бедолаге-уму. Хорошо зная на своей шкуре их (ибээровцев) сноровку, считаю второй вариант куда более вероятным.
Но я отвлёкся.
Итак, в то утро всё было, как обычно. Даже лучше — в кои-то веки у меня нигде ничего не болело, не кололо, не зундело и не дёргало. (Когда тебе под девяносто, каждое пробуждение — лотерея). Как всегда, я покряхтел немного, присел на кровати, пошерудил пятками по пупырчатому массажному коврику — приятно. Влез в тапки, пошкрябал в ванную. Я рассказываю обо всём этом так подробно, чтобы вы поняли, почему я так стормозил пять минут спустя, когда мою скромную комнатушку сотряс, может быть, самый решающий в моей жизни звонок. Он застал меня точнёхонько в тот момент, когда я, по утреннему обыкновению, топтался на розовом кафеле, подставляя своё жилистое тело тёплым ласкающим струям:
— Вззз… тирли-тирли-тирли…
Ничто так меня не бесит, как исподволь вплетающиеся в шум воды обрывки звуков, в которых я никогда не могу вовремя распознать стилизованного Чайковского. Чу! Так и есть. Проклиная себя, теряя мокрые шлёпанцы на ходу, бросился в комнату, к прикроватной тумбочке, с проклятиями зашерудил пальцами по бархатной клавиатуре. Ничего не изменилось, мерзкое пилюканье стало только звонче. Только тут до меня дошло, что это вовсе и не ария Ленского из старой оперы (наименее противный из предложенных 183 вариантов), а самая что ни на есть актуальная продукция поп-певички Ди-Анны. Ах, черт! Не прямая линия, а личный! Кому это я, интересно, понадобился с утра пораньше?..
Схватил трубку, хотел эдаким бодрячком, по новомодной манере, отчеканить свои «атрибуты» — имя-отчество и профессию — да не тут-то было! Голосок-то со сна ещё не прорезался. Получилось только что-то вроде:
— Ээээкхе-кхе-кхееее!..
В такие минуты я всегда вспоминаю студенческие годы. А, точнее, своего дипломного руководителя Петра Михалыча. Любил он, бывало, поднять меня часиков эдак в пол-седьмого — и ещё минут десять измываться: «Чтой-то у вас голосишка-то такой хриплый? Простыли? Ах, я вас разбудил? Такой молодой — и так долго спите? Так всё на свете проспите….» — и тд, и тп. Ехидный был старикан. Крепкой крестьянской закалки. Дипломная страда совпадала у него с дачной, ну, и вы понимаете. Помнится, он даже защиту мою проигнорировал — поспела виктория или как её там. Но я не роптал. Чем меньше научрук лезет в дела дипломника — тем лучше. Если б он ещё не был таким упёртым и не пытался привить мне, коренному москвичу, здоровые сельские привычки, я б, наверное, вообще души в нём не чаял.
Но этот, в трубке, был из другого теста. Не нужны были ему мои атрибуты — он отлично знал их и сам. Очень вежливо, стараясь как можно чётче отделять одну букву от другой, он уточнил: действительно ли меня звать — Анатолий Витальевич Храмов, и вправду ли я — врач-психотерапевт, доктор медицинских наук, дата рождения 5 мая 1964 года?..
Да, всё правильно.
Ещё деликатнее он осведомился: могу ли я прямо сейчас уделить ему несколько минут?
Да, конечно, я мог. Тем более что успел обсохнуть уже и без полотенца. Совсем потеплев, голос в трубке сообщил, что меня «беспокоят» из Института Безопасности России. Да-да, я правильно расслышал — ИБР, И-Б-Р:
— Знаете такую контору?
Да уж знаю поди. Уж не такой я пень замшелый. Хотя, пожалуй, предпочёл бы и не знать. Тем более теперь, когда меня очень кстати предупредили, что разговаривать со мной будет не кто-нибудь, а сам бессменный глава «нашей с вами безопасности» — Игорь Игоревич Кострецкий:
— Думаю, это имя вы слышали не раз.
Слышал. Это уж точно. Весьма тонко и остроумно подмечено. Тут мой ласковый интервьюер попросил меня «обождать две-три минуты» — и врубил романтический джаз, позволив прокашливаться в своё удовольствие хоть до пионерской звонкости.
Честно скажу вам, ребята — я охренел.
Для ясности. Прибедняться, конечно, глупо. Я — серьёзный учёный, имею научные звания и правительственные награды. Широко известен в узких кругах и тэдэ. Но вот именно — в узких. К числу мировых корифеев не принадлежу. Не делал и сенсаций. Среди моих работ нет ни одной, что как-то особо блеснула бы, прогремела какой-нибудь смелой идеей или подачей. Тихо-мирно разрабатываю вот уже много лет одну не особо популярную тему: «Осознание бессмертия души в лечении депрессий и других психогенных расстройств». И то больше для удовольствия. В общем, я не какой-нибудь там шибко одарённый. И даже не усидчивый. На меня работает только мой возраст, давший мне время понемногу, не торопясь, добиться всего, что тешит сейчас моё научное тщеславие. Спасибо предкам, что оставили мне в наследство крепкое здоровье, а то я, пожалуй, и не состоялся бы.
Шучу, конечно, даже среди моих ранних работ есть несколько, которыми я очень доволен. Например: «Иллюстрация к жизни», «Что там?», «Дьявол в подвале», — и тд. Но и они все, вместе взятые, едва ли могут служить поводом для того, чтобы мне вот так запросто, с утра пораньше названивали персоны такого уровня.
А тут ещё этот дурацкий джаз. Понятно, что он сейчас разливался в моей трубке не случайно. Глупо было бы думать, что всесильный министр, решив побеседовать с народом, не успел допить свой утренний чай и попудрить носик. Нет, то был обычный для наших спецслужб акт гуманизма и деликатности. Мне давали время, чтобы придти в себя и настроиться на серьёзный лад — насколько это вообще возможно после такого удара пыльным мешком по голове. Там, в Институте, вполне объективно оценивали действие, производимое именем Кострецкого на простого россиянина вроде меня.
Но тут они чуток промазали. Нет чтобы настраиваться — я упоённо занимался всякой ерундой: ждал, что вот сейчас в трубке раздадутся бравурные звуки фанфар — и молодой голос радостно сообщит, что меня разыграли и я должен подъехать в их офис на Маяковке, чтобы получить приз: оранжевую майку со свистком в пузе и логотипом «Аудио Х». Идите вы со своей майкой тра-та-та, грязно выругаюсь я на всю Россию, прежде чем они успеют спохватиться и прервать трансляцию. А, впрочем, нет. Передачу, не дай Бог, слушает кто-нибудь из моих пациентов, и подобная несдержанность может негативно сказаться на результатах терапии. Ладно уж, давайте вашу майку. Оранжевый цвет сейчас в моде. На международном научном симпозиуме в Каире я произведу в ней фурор, мечтательно подумал я за долю секунды до того, как печальный саксофон умолк, а в трубке раздалось вкрадчивое, слегка гнусавое:
— Анатолий Витальевич? Доброе-доброе утро, мой дорогой!..
— и я вдруг с испугом вспомнил, что подобные розыгрыши были запрещены в России под страхом уголовной ответственности ещё десять лет назад.
«Тут и сел старик» — как сказал бы поэт Твардовский.
В панике я пытался ухватиться за тень шанса, что надо мной шуткует кто-то из коллег. Но себя-то ведь не проведёшь. Я опытный (неплохой, как говорят!) клиницист. Терпеть не могу учёных-сухарей, с головой ушедших в теорию, эдаких научных кротов. Я стал психотерапевтом, чтобы помогать людям, а не делать на их бедах себе имя. И, хоть я специалист очень востребованный и занятой, но по вторникам и четвергам с 10.00 по 17.30 у меня прямая линия, куда любой может позвонить и рассказать о своих душевных неурядицах. (Звонок платный). Я работаю так уже почти тридцать лет — не столько ради заработка (пенсия у меня приличная, да и за статьи кой-чего набегает), сколько по некоторым личным причинам — на них не время сейчас останавливаться. Так вот, за годы телефонной практики я научился безошибочно различать тончайшие нюансы и оттенки человеческого голоса. Пациент ещё ничего не рассказал о себе, только поздоровался, — а я уже могу с большой вероятностью определить его запрос, бытовые условия, социальный статус и даже состояние здоровья. А уж идентифицировать голос, который я миллион раз слышал по аудио и видео, для меня, извините, не проблема.