Андрей Кивинов, Федор Крестовый
Каникулы строгого режима
Роман основан на нереальных событиях
Авторы выражают благодарность Виктории Шервуд за помощь в создании книги
Часть первая. Строгий режим
Ровно без четверти пять по местному времени, опережавшему московское на пару тревожных часов, тяжелые ворота тихомирской исправительно-трудовой колонии строгого режима негостеприимно лязгнули, и тяжелый автозак с очередной партией постояльцев проехал в шлюз – своего рода «предбанник» перед основной территорией зоны. Выцветший на солнце транспарант «Добро пожаловать!» над внутренними воротами мог показаться глумливой насмешкой, но приветствовал он вовсе не осужденных, а различного рода проверяющих, посещавших лагерь время от времени. А в связи с тем, что в последнее время проверки участились, начальство зоны решило транспарант не снимать.
– Выходи! В колонну по трое – становись! – бодро скомандовал дежурный помощник начальника колонии, как только внешние ворота шлюза сдвинулись, беспощадно разделив пространство на две половины – воля и неволя. Для кого-то – на бесконечно долгие годы.
Зэки парами спрыгивали на землю, закидывали на спины тощие «сидоры» со своими пожитками, затравленно оглядывались и спешили на специально отведенное для построения место.
Сегодня – впрочем, как и обычно – высоких гостей встречали следующие официальные лица: упомянутый уже дежурный помощник по фамилии Проценко в чине майора внутренней службы, пара инспекторов из дежурной смены, несколько работников шлюза, вооруженный до бровей конвой и немецкая овчарка по кличке Киллер. Без намордника, но на поводке.
– Шевелись! Не на рыбалку приехали! По трое, я сказал! Кто считать не умеет, тому счетные палочки подгоним! Из резины, ёпрст…
Последним из машины спрыгнул парень лет тридцати пяти, коренастый, с коротким ежиком русых волос. На нем были тонкий свитер, потертая джинсовая куртка, спортивные штаны и кроссовки. Не самый подходящий гардероб для середины марта, когда в тайге еще полно снега. Поеживаясь от озноба, он закинул на плечо вещмешок и встал в строй.
– Слушай сюда!.. Второй раз повторять не буду, язык не казенный. – Майор окинул свинцовым и одновременно скучающим взглядом прибывших. – Я называю фамилии. Вы подбегаете ко мне, еще раз называете фамилию, имя, отчество, год рождения, номер статьи, срок, начало срока, конец срока. Потом заходите в зону и ждете этап в накопителе. Все понятно? Не слышу!..
Строй ответил разнокалиберным мрачноватым согласием.
Дежурный лениво взял у инспектора первый конверт с наклеенной на нем фотографией и написанной фамилией. В конвертах находились личные дела прибывших по этапу осужденных.
– Милюков!
Молодой тощий паренек лет восемнадцати выскочил из строя. Ребра просвечивали даже через выцветшую болониевую куртку. Товарищ Саахов из «Кавказской пленницы» сказал бы про него: «Он оцелетворяет собой смерть».
– Сергей Иванович, тысяча девятьсот восемьдесят восьмой…
– Фамилия, ё!!! Тебе трубы прочистить?
Конвойный пес недовольно зарычал, обнажив натренированные на каторжанах клыки.
– Ой, – смутился паренек, – Милюков… Сергей Иванович.
Он сбивался еще пару раз, забыв назвать начало и конец срока.
– Первоход!.. – усмехнулся стоявший в строю бывалый дядечка с татуировкой в виде огромного жука на правой кисти. – Ничего, трудно только первые три ходки. А потом – всё ништяк, привыкнет…
Перекличка заняла минут тридцать, «заезд» был невелик – двадцать четыре души. Некоторые осужденные, к слову, прибыли не с этапа, а возвращались в родную зону из тюремной больнички – она находилась в сотне километров от лагеря, в ближнем райцентре. Тем не менее старожилы точно так же резво выбегали из строя и рапортовали дежурному о прибытии. Статьи назывались самые разные – начиная от злодеяний в сфере экономики и заканчивая безобразиями в отношении жизни и здоровья мирных граждан. Один первоход намотал себе двадцать лет за убийство. Видимо, натворил что-то из ряда вон. Заработать по первому разу максимальный срок – надо сильно постараться. Вернее, почти максимальный, за которым следовало пожизненное заключение.
Последним майор вызвал парня в джинсовке. Тот, докладывая, ни разу не сбился.
– Кольцов. Евгений Дмитриевич. Тысяча девятьсот семидесятый. Статья сто одиннадцатая, часть четвертая. Срок пять лет. Начало срока – август две тысячи пятого, окончание – август две тысячи десятого.
«Явно не новичок», – отметил майор. Киллер одобрительно закивал мордой: «Будешь смирным – не укушу».
Дежурный сличил фотографию на конверте с оригиналом, убедился, что подделок нет, и кивнул на вторые, открытые ворота шлюза, ведущие в зону:
– В накопитель!
Пресловутый накопитель представлял собой огромную металлическую клетку, установленную сразу за парадным входом. Практически как в зоопарке. Только таблички не хватало: «Homo sapiens, человек разумный, водится везде…» Когда Кольцов присоединился к остальным, инспектор службы безопасности – седой прапор лет пятидесяти пяти, облаченный в лоснящийся старый ватник, – отпер дверь клетки и прокуренным голосом прокаркал:
– Выходим, строимся по парам! Мальчик с девочкой, ха-ха-ха…
Зэки, толкаясь, покинули накопитель и принялись выбирать себе соседа по строю.
– Ну что встали, как быки нассали?! – подбодрил балагур-вертухай. – Парами, я сказал, а не по трое. Кому не доходит через голову, постучимся в печень!
Дубинка на поясе инспектора была значительно длиннее своих собратьев фабричного производства. Наверное, именная или наградная, изготовленная по спецзаказу. Ладонь трепетно легла на рукоятку.
– Ой, Андреич, не гони жути, без тебя хватает мути… – отозвался вернувшийся из больнички зэк.
– Таким указчикам – хер за щеку, – беззлобно парировал прапор.
– Вот так всегда: считают как деньги, охраняют как золото, обращаются как с дерьмом.
Зэки вяло и вразнобой засмеялись.
Майор расписался в бумагах начальника конвоя, фиксируя, что пополнение принято, и небрежно махнул рукой: «Поехали!»
Колонна медленно тронулась в направлении штрафного изолятора под конвоем инспекторов безопасности. Первую «брачную» ночь новым сидельцам предстояло провести именно там, в ШИЗО, хотя они пока ни в чем не провинились. Просто так было удобнее начальству – переночуют на деревянных нарах, а завтра – в карантин, где получат постельное белье и робы.
По дороге осужденные зачарованно крутили головами, словно туристы, впервые попавшие в Диснейленд. Теперь это был их дом, и, естественно, всем хотелось знать, насколько он благоустроен и уютен. Из аттракционов встретилось лишь футбольное поле с сиротливыми островками прошлогодней травы и воротами без сеток. Правда, можно развлечься шопингом в небольшой лавке, сооруженной из стройвагончика. Если, конечно, на счету есть положительный баланс. А в остальном ничего неожиданного. Ни американских горок, ни пабов с «Макдоналдсами», ни бассейна с шезлонгами. Традиционные вышки по периметру с постоянно кемарящими на них автоматчиками, унылая промзона, пищеблок с неистребимым запахом гнили и хлорки, баня, карантин, мрачные жилые бараки времен пугачевского восстания, жаждущие ремонта, как алкаш утреннюю бутылку пива. Двухэтажный штаб с российским триколором на крыше… Одним словом, скучно, как на партсобрании. Но при этом относительный порядок – ни мусора, ни собачьих кучек, ни окурков. Белые поребрики вдоль газонов. На центральной аллее – наглядная агитация в виде плакатов кустарного производства. Видимо, сотворенных самородками-живописцами из числа заключенных. Талант у творцов был недостаточно велик, но художественные замыслы – несомненно благородны. Вот краснолицая девочка-мутант (то ли с косичками, то ли с рогами) протягивает костлявые ручонки, словно за подаянием. Надпись: «Я жду тебя, папа!»
А вот страшный, как романы Стивена Кинга, каторжанин в мятой робе. Приложив замшелую ладонь ко лбу, он с тоскою смотрит на тайгу. Слоган: «Найди свою новую дорогу». (Правильным был бы другой: «Сколько волка ни корми…») Еще один самодельный шедевр красовался на стене штаба – старуха Изергиль, она же Шапокляк, она же процентщица, жадно таращится на проходящих, словно некрофил на похоронную процессию: «Возвращайся домой поскорее, сынок!»