– Просто, если ты не вернешься в зону, мне кердык, – откровенно сказал Кольцов.
Витя ничего не ответил, несколько секунд помолчал, потом саданул гипсом по кровати, едва не согнув ее металлическую спинку.
– Да что ж это за гнилуха! Я когда-нибудь отсюда выйду?! Как в восемнадцать сел, так и мотаюсь по зонам! Осенью, наконец, откинуться хотел, так, бля, снова под «раскрутку» попал!
(Опять-таки по этическим соображениям высказывание приводится в сокращенном варианте.)
«Не надо было режим нарушать», – хотел произнести Кольцов, но промолчал. Он уже на своей шкуре понял, что нарушай не нарушай, а если захотят, будешь сидеть.
– У меня ж ни одной бабы за всю жизнь не было! – продолжал бушевать положенец.
Были ли у него мужики, опер уточнять не стал.
– Сейчас еще пятерик накрутят, и кому я потом нужен буду! Инвалидом выйду или сдохну! С-суки! Суки позорные!
В палату, услышав шум, заглянула стража.
– В чем дело? Ожил?
– Нормально все, мужики, – ответил за положенца Кольцов, – браслеты туговаты. Ноги натерли.
Стража придирчиво осмотрела помещение и, убедившись, что заключенные не смогут удрать без посторонней помощи, исчезла за дверью.
Сумрак закрыл глаза.
«Да, действительно, интересная у мужичка жизнь. Интересная и разнообразная. Сплошные путешествия и приключения. От лагеря к лагерю. Это ж он, получается, при социализме еще сел… Я бы чокнулся».
– Я вчера смотрящему за Тихомирском звонил, – снова ожил положенец. – Хреново дело. Зону поломали.
– В каком смысле? – уточнил Кольцов, не освоивший в совершенстве «блатную музыку».
– В прямом. В красное перекрасили. Кум постарался. Теперь там администрация банкует. Авторитетных бродяг по другим колониям срочно раскидывают, чтоб не мешали. Остальных дубинами по ребрам – и в ШИЗО. Активисты королями ходят. Шаман, сучара позорная, «переобулся», главкозлом стал.
– Кем?
– Председателем СКК. Совет коллектива колонии. Такие черножопые всегда легко переобуваются. «Черный зона – мы вора́, красный зона – повара́», – с кавказским акцентом передразнил Шамаева Сумрак. – Встречу, порву иуду!
Кольцов рассказал, что видел Шамана в «локалке» первого отряда.
– Да я уж понял, что он с кумом снюхался… Пес продажный… И крысу в котел он подкинул.
– То есть он теперь основной в лагере?.. Вместо тебя?
– Молодец, догадливый… Чего погрустнел?
Грустить было от чего. Привезут из больнички, а на доске объявлений уже некролог висит. Заранее написанный. «Заключенный Кольцов Евгений Дмитриевич трагически скончался от острого респираторного заболевания и потери крови. Завтра в клубе состоится гражданская панихида… Был прекрасным осужденным, вставшим на путь исправления… Режим не нарушал… Вечная память». – «Что, нравится?» – «Да, ничего… И фотка хорошая. Как живой». – «А раз нравится, пошли… Панихиду переносить нельзя».
Все, никаких шансов. Ни единого. Активист ты, не активист. Тебя при любом строе на плаху отправят.
– Напридумываете себе правил идиотских и понятий, потом сами же из-за них страдаете. – Бывший опер посмотрел в глаза положенцу. – «Смотрящие», масти, «красная», «черная»… «Зеленой» нету? В которой любители природы сидят?
– Если б мы их придумывали… Разделяй и властвуй, как один авторитетный пахан говорил.
– Ага, скажи еще, что и сажают вас просто так. За глаза некрасивые.
– Тебя вообще-то тоже посадили.
Опер не ответил. Действительно ведь посадили.
– Шаман теперь куму очко вылизывать будет, любой приказ исполнит. Даже кукарекать по утрам, – продолжил Сумрак.
– Почему?
– Его блатные с воли к смерти приговорили. Когда откинется, прямо за воротами зоны встретят и битами забьют. А кум может его по-тихому на хлебовозке какой-нибудь вывезти. Захочет – вывезет, а не захочет – не вывезет. Вот Шаман и будет задницу рвать, чтобы вывез…
– Может, я глупость спрошу, просто не силен в ваших законах. А обратно зону не «перекрасить»?
– Можно. Только резня начнется. Блатные ссученным мстить будут. А Вышкину этого не надо. Ему главное – до пенсии дотянуть. Зуб даю, он на кума для понта покричит, а менять ничего не будет.
Чувствовалось, что Сумрак едва сдерживается. И если б на месте Кольцова лежал какой-нибудь вор, заявления были бы более категоричными.
Кольцов дотянулся до пластиковой бутылки с минералкой. Горло от последних крайне радостных новостей изрядно пересохло.
И что теперь делать? К Шаману, придурку лагерному, на заклание идти? «Здравствуй, Казбекушка – кавказский сын, вот и я. Режь мне горлянку аки барану». Или к Гладких в ноги падать, хромовые сапожки целовать? Готов, мол, стучать верой и правдой, только огради от беспредела… Во-первых, вряд ли оградит, а во-вторых, лучше кинжалом по горлу получить, чем заточку в анус… Жалобы в управление и прокуратуру писать? Ха-ха, ты словно в системе не работал… До стола замполита, может, и дойдут.
Что же делать, Господи?..
Кольцов с грустью посмотрел в окно. За окном была свобода. И, главное, – жизнь. В детстве ему часто снился один и тот же кошмар. Он попадал в какое-нибудь замкнутое пространство, где ему угрожала смертельная опасность. Но всегда находил маленькую лазейку, чтобы выбраться. С трудом, но выбирался, не застревал. И попадал в другое пространство, где ждала новая угроза. Сейчас кошмарная реальность очень походила на сон. Смертельное пространство и маленькое окошечко, за которым…
Что за которым?
Такое же смертельное пространство… Разница лишь в том, что поглотит оно тебя, возможно, не сразу… А даст помучиться.
…Побег?
Эти мысли Кольцов гнал если и не поганой метлой, то обыкновенной точно. Побеги – привлекательная тема лишь для сценаристов и режиссеров. «Колумбийские картинки» представляют: блокбастер «Побег» по мотивам одноименного фильма Егора Кончаловского. В главной роли Харрисон Форд. Тайга, погоня, новая жизнь, красивая любовь. «Динамо» бежит? Все бегут… По жизни, если до леса добежишь, считай – удача. И даже если выползешь через болота на твердую землю, питаясь одними поганками и шишками, что на этой твердой земле делать? Первый встречный спросит: «А не вы ли тот самый трудящийся, что из колонии убежал? По телевизору показывали и в газетах предупреждали. Что-то лицо знакомое и костюмчик подозрительный…» Вот и весь блокбастер. Конец фильма.
До Питера на перекладных добираться? Или на крыше поезда? А на завтрак и обед голубей ловить? Это уже кинокомедия.
И даже если предположить, что каким-нибудь фантастическим образом он доберется до родины, то чем его родина встретит? Засадой на квартире у матери или ориентировками на вокзале? Дальше-то что? Всю жизнь прятаться по подвалам, чердакам и по квартирам случайных знакомых? Ибо неслучайные знакомые вряд ли обрадуются такому постояльцу, а еще и сдадут. Именно всю жизнь – на беглецов срок давности не распространяется. Когда бы ни поймали, даже в девяносто лет, – не пожалеют, не простят. Пойдешь досиживать.
Отличная перспективка. Бодренькая.
Но!..
Если не бежать, она еще бодрее. «Здравствуй, Боженька. Вот и я – оперуполномоченный и заключенный Евгений Кольцов. Куда прикажете – налево или направо?»
Женька вспомнил случай из своей богатой практики. Один товарищ тоже удрал с зоны. Правда, зона находилась в какой-то бывшей советской республике. Беглец счастливо добрался через кордоны до Питера, купил у цыган чужую паспортину, переклеил фотку, подцепил бабенку и спокойно жил у нее лет десять. Устроился на работу, обзавелся связями. Потом даже собственное дело ухитрился открыть, благо в паспорте печать с питерской пропиской. Влетел, когда настоящему хозяину паспорта исполнилось сорок пять и паспорт утратил свои защитные свойства. Покупать новый на другую фамилию было стремно – связи, коллеги по бизнесу и подчиненные не оценили бы юмора. И товарищ не придумал ничего лучшего, как вновь свистнуть настоящий паспорт. Вычислил квартиру владельца, проследил его распорядок дня, вспомнил юность воровскую и подломил дверь. Паспорт нашел, но воспользоваться им не сумел – совсем некстати вернулся владелец и поднял тревогу. На этом фрайерское счастье закончилось. Правда, в старую, теперь уже заграничную зону бедолагу возвращать не стали – посадили на российскую, за покушение на кражу. Дали всего два года, которые он спокойно отсидел, после чего совершенно легально вернулся в Питер со справкой об освобождении, получил законный паспорт и благополучно живет и поныне. Практически счастливый энд.