– Он учил меня, как жить в походных условиях, что можно взять у природы, что надо уметь. Хотя мы оказались при снаряжении, так что у нас были кое-какие удобства. – Она потрясла головой. – Не понимаю, почему я все время о нем думаю. Филип улыбнулся.
– На мой взгляд, очень похоже на любовь.
– Как же от этого избавиться?
– А зачем избавляться?
Она вздернула плечи.
– Нет выбора. Он ясно дал понять, что мы – из разных миров.
– Ты это и без него знала.
– Знала.
– Но тебя же это не смутило? Глаза Пейдж наполнились слезами, и отец превратился в расплывшееся пятно.
– Не смутило, нет.
– Так что же ты намерена делать?
– Ничего. Чтобы построить отношения, одной моей любви мало.
– А-а! Понял наконец! Ты в него влюбилась, а он к тебе интереса не проявил.
Пейдж бросило в жар, когда она вспомнила, какой интерес проявлял к ней Хок. Еле слышно она проронила:
– Он говорил, что любит меня.
– Может, это так и есть?
– Может, но не в достаточной мере.
– Теперь я не совсем понимаю. Какой мерой ты меряешь?
– Он сказал, что он не комнатная собачка, чтобы ждать целый день, пока я уделю ему время.
В ответ на эту неподдельную боль Филип некстати рассмеялся. Пейдж посмотрела на него большими глазами.
– Пейдж, родная, а тебе будто бы нужна собачонка, которая сидит и ждет подачки от хозяйки. Почему этот образ так тебя огорчил?
– Наверное, я почувствовала в его словах какой-то укор. Я рассказывала ему, что увлечена работой и что у меня нет времени на личную жизнь.
– Тогда тем более – ты сама дала ему понять, что Не станешь ничего менять в своей жизни ради того, чтобы наладить с ним отношения.
Пейдж ошеломленно уставилась на отца.
– А ведь и правда.
– Так чего же ты хочешь? Если он хотя бы наполовину так хорош, как ты его мне описала, он не станет довольствоваться крохами.
– Вот именно. Но больше я дать не могу.
– Ой ли?
– Ты сам врач. И знаешь, что наша профессия забирает человека целиком.
– И кроме того, я знаю, что совершил серьезную ошибку, подчинив всю свою жизнь профессии.
Отец впервые делал подобное признание, и по его глазам было видно, что он коснулся своего самого больного места.
– Я любил твою мать больше, чем ты можешь себе представить, Пейдж. В ней было все, что я желал бы найти в жене… и в любовнице. А самое большое чудо – это то, что она отвечала мне взаимностью. Такого рода разделенное чувство встречается крайне редко, его надо ценить и беречь, как сокровище. И никогда не принимать как нечто само собой разумеющееся.
У Филипа перехватило горло, он судорожно сглотнул, прежде чем продолжить.
– А я в своей самонадеянности принимал нашу любовь как должное. Я был молод и честолюбив… и не видел дальше собственного носа. Я считал, что у нас впереди целая вечность, а пока что мне надо поставить дело, обеспечить нам безбедную жизнь – в общем, крутиться день и ночь. А потом… – Пейдж всей кожей почувствовала его боль, – потом было уже поздно менять свой режим, чтобы побольше бывать дома, с твоей матерью. – Он покачал головой. – Она не жаловалась, хотя я знал: она думает, что она не на первом месте в моей жизни. Она ошибалась. Все было не так. Просто я откладывал на потом наши семейные радости… на какое-то эфемерное «потом». Мне надо было с самого начала выстроить другие приоритеты, потому что не всем и не на все отпущено столько времени, сколько хотелось бы.
Пейдж плакала. У нее были собственные воспоминания, связанные с тем, о чем говорил отец. Она помнила, как мать радовалась, когда он приходил домой пораньше и уделял им часок-другой. Как мать считала дни до его отпуска, чтобы уехать с ним подальше от пожирающих его время дел.
Пейдж всегда знала, как сильно любила отца ее мать. Но только сейчас она поняла, как сильно любил отец свою жену.
Тут было о чем задуматься.
Ночью Пейдж долго лежала, глядя в потолок, обдумывая услышанное. Вариантов в жизни – множество. И какой-то один вытесняет все остальные. Уж не совершила ли она роковой выбор, сделав ставку на карьеру врача? Раньше этот вопрос перед ней не вставал. Преданность профессии направляла ее и полностью удовлетворяла. Для полноты жизни она ни в чем больше не нуждалась – до последнего времени.
Теперь ей был нужен Хок. Нужно его спокойное, уравновешенное отношение к жизни, некоторая отстраненность взгляда на веши. Ей не хватало его любви и преданности, его поддразниваний и его умения наслаждаться простыми радостями – и его тепла, каждую ночь, радом.
Интересно, а что чувствует он? Он достаточно прозрачно намекал, что не намерен связывать себя. Его стиль жизни – приходить и уходить, когда вздумается.
Что, если она не нужна ему?
Пейдж вызвала в памяти день, когда они снова вышли к реке, и как наяву увидела Хока под сильными струями каскада. Увидела глаза, сияющие любовью и желанием, когда он обернулся к ней.
А потом – натиск его любви, яростное обладание… Он тогда потерял контроль над собой – так хотел ее. Есть ли способ вызвать его желание сейчас? И если даже есть, захочет ли он разделить ее жизнь? Внезапная мысль – чуждая до невероятия – потрясла ее: а захочет ли она разделить его жизнь?
Много дней и много бессонных ночей провела Пейдж, ломая голову над ответом.
На исходе сентября, когда солнце все еще палило по-летнему, в раскаленном металлическом ангаре Хок возился с двигателем своего самолета. Пот донимал его, струясь вдоль спины под комбинезоном. Наконец Хок заехал кулаком по мотору и цветисто выразился насчет этой развалюхи, насчет климата Эль-Пасо и вообще. Затем выпрямился, расправил плечи, глянул в дверной проем. Техасское небо голубело, как декорация, на фоне которой гора Франклина припала к земле, точно огромный кот, подстерегающий город. Хок пошел к фонтанчику и напился холодной воды.
Он был в неважной форме, но даже не представлял, как себе помочь. Не то чтобы он не пытался – он просто надорвался на этих попытках.
Забыть Пейдж не удавалось. Вылазка на тот парадный вечер еще раз убедила его, что отношения между ними невозможны, но легче от этого не стало. В ту ночь Хок пошел и надрался до потери сознания. Это было с ним в первый, но, к несчастью, не в последний раз.
Он попробовал перебить память о ней другими женщинами. У него было несколько знакомых в Эль-Пасо, но теперь они показались ему какими-то блеклыми. Их разговоры навевали скуку. Вроде бы прежде он не особенно скучал в их обществе. Он решил, что зато ему легко будет найти замену Пейдж в постели.
После третьей попытки он бросил и эту затею. Негодница Пейдж превратила его в импотента. Приходилось объяснять подружкам, что он слишком много выпил. А после идти и напиваться взаправду.
Чертовка!
Он снова взял в руки гаечный ключ, и тут в ангаре появился Рик.
– Эй, Хок…
Рик уже давно не знал, с какой стороны подходить к своему другу. Хок стал хуже медведя-гризли с занозой в лапе. К тому же новость не слишком приятная.
– Ну?
Хок снова согнулся в три погибели над поломанным мотором.
– Там к тебе пришли.
Хок в удивлении поднял голову. Сюда, в аэропорт, к нему в жизни никто не захаживал.
– Кто?
Сошедшиеся над переносицей брови ничего хорошего не предвещали.
– Я ее видел только раз: кажется, это та же женщина, что летом нанимала самолет до Флагстафа. – Он переступил с ноги на ногу. – Забыл, как ее зовут.
Хоку как будто дали под дых – он скрючился от резкой боли, глотая воздух.
– Пейдж?
– Кажется. Доктор Уинстон – вроде бы так.
– Пейдж здесь?
Рик кивнул, не понимая, отчего его приятеля так скрючило. А Хок думал, что это его долгая неустанная мысль привела наконец к нему Пейдж во плоти.
– Чего ей надо? – грубо спросил Хок, опуская глаза на забытый в руке гаечный ключ.
Рик почесал в затылке.
– Она что-то говорила насчет самолета.
Что хочет заказать и чтобы обязательно с тобой.
Какого черта! Ей понадобился самолет, и она вспомнила, что был у нее знакомый метис. Какую игру она затевает?