- ...Бракьенское!
Робер быстро спрашивает:
- Вам знакомо это название?
- Нет. - Оглядываюсь, будто вижу свою тюрьму впервые. - Бракьены - те, кто оставил нас с матерью без куска хлеба.
- Этого не может быть! - Робер хмурится. - Эжен Бракьен мой друг, я его хорошо знаю. Он гордый, вспыльчивый, но не способен никому причинить зло. Скорее отдаст последнее...
- Жежен единственный владелец поместья?
- Сейчас - да, но еще год назад поместье принадлежало его дяде. Знаете что?.. - Он оживляется. - Завтра же я расспрошу Жежена о дяде, а вы попробуйте вспомнить... Но что с вами? Вам плохо?
Я и не заметила, как наступило время рассвета.
- Нет, не плохо... - Веки привычно тяжелеют. - Это сон, я всегда засыпаю поутру. Не пугайтесь - наверно, я сейчас исчезну...
Голова клонится вниз, и тут я вспоминаю:
- Вечером зажгите фонарь! Пожалуйста... Иначе я не проснусь.
Пытаюсь свернуться калачиком прямо на стуле. Робер растерянно предлагает:
- Хотите, я уступлю вам кровать?
- Спасибо, не нужно. - Сон, неизбежный, как смерть, придает мне храбрости. - Если бы вы спели для меня... как пели Жежену.
Робер быстро кивает, затем, прикрыв глаза, начинает петь. Он поет на незнакомом языке, я могу разобрать только "l'amuri" и "l'arma mia". Звуки льются легко и протяжно. Но вот голос певца становится более страстным, исполненным призыва и тоски. Меня словно накрывает горячей волной...
Когда песня обрывается, еще минуту ни Робер, ни я не двигаемся с места. Небо за окном становится пепельно-серым, затем белым, цвета жемчуга. Наступил рассвет, я не заснула.
<p>
***</p>
- Знаете, я целый год не видела солнца...
Правду сказать, я его и сейчас не вижу. На улице - ветреный и снежный полумрак. Мы стоим у окна, силуэт Робера отражается в оконном стекле. Робер невпопад говорит:
- Только не исчезайте. Если вам опять захочется спать, я буду петь.
Мне становится смешно.
- Никогда не думала, что попрошу об этом!
Робер смущенно переминается с ноги на ногу.
- Мне нужно переодеться. Можно... вы не могли бы ненадолго выйти?
Развожу руками.
- Не могу, простите... Стоит мне дойти до порога, как я начинаю терять сознание. Но я отвернусь, переодевайтесь.
Отворачиваюсь, рассматриваю узор на стене.
Несколько минут спустя слышу голос Робера:
- Придумал! Мы разделим комнату на двоих.
Робер одет в коричневый костюм и полон энтузиазма.
- Как на двоих?
Но он, махнув рукой, уже выбегает в коридор.
Прислушиваюсь к звуку удаляющихся шагов. Какое блаженство, когда о тебе заботятся... Я вспоминаю, как в детстве боялась грозы, и с первыми ударами грома матушка брала меня на руки. И тепло ее рук было куда важнее озаряющих комнату вспышек молнии. Озаряющих комнату... Я вдруг четко увидела эту комнату - с желтыми стенами и яблоневыми ветками, тянущимися в открытое окно.
Наверно, у меня ошарашенный вид, потому что Робер, войдя с большим узлом в руках, замирает на пороге и встревожено спрашивает:
- Что случилось?
- Я вспомнила! Месье, я вспомнила!
Он машинально поправляет:
- Можно просто по имени... Что вы вспомнили?
- Свою комнату!
Он подается вперед:
- Место, где вы жили с матерью?
- Место, где я жила до того, как нас выгнали из дома.
- Где же это?
Собираюсь с мыслями.
- Скажите... внизу, прямо под этой комнатой, есть спальня?
Робер кивает:
- Даже две. В одной спит Жежен, другая...
Я перебиваю его.
- Какого цвета стены в той, что выходит окнами в сад?
Робер задумывается.
- Желтые. Узорчатая желтая ткань.
- А есть в комнате... музыкальный инструмент?
- Есть, и еще какой! Фортепиано Себастьяна Эрара в отличном состоянии.
Тихо говорю:
- Месье Робер, я жила здесь. В этом самом доме, только этажом ниже.
Робер непонимающе смотрит на меня.
- Вы пробыли здесь год и не вспомнили, что это ваш дом?
Виновато объясняю:
- В прежние времена я редко бывала наверху. Здесь были комнаты для гостей, их держали закрытыми. А сад... сад мне снился.