Мой оптимизм рос. Подполковник открывался новыми гранями своего контрразведывательного дарования. В его профессиональной предусмотрительности угадывались черты, общие с хваткой моего работодателя и на данный момент полного тезки.
Я охотно подписал протокол своего медицинского освидетельствования, а потом, поохивая от щекотки, с удовольствием отдался юной казашке, которая обмотала меня эластичным бинтом.
- От вас, кажется, водочкой попахивает? - спросила докторша на прощание.
Упоминание про водочку, я почувствовал, оказалось знаковым, это было свидетельство о привилегиях. Надзиратель Юра больше не упирал конец дубинки мне в спину, пока мы вышагивали к двери, за которой я оказался в бетонном колодце. По дну размером три на четыре метра нервно метались в затылок пять человек. Двое носили каракулевые генеральские папахи без кокард и дорогие шинели со споротыми погонами, судя по цвету петлиц, авиатор и артиллерист.
Я поднял голову. Стенки колодца уходили в клочок голубых небес, расчерченный колючей проволокой и стальной решеткой. Разглядывать можно было только четыре гофрированные подошвы галош на валенках двух часовых, переминавшихся на решетке. Как же бодрил морозный воздух!
- Наверное, не меньше тридцати градусов ниже нуля, - сказал я вполголоса, пристраиваясь за авангардным пальто оттенка "аврора".
- Ускорьте шаг, - сказал муж Ляззат через плечо. - Дыхание учащается, пар изо рта скроет от надзирателей то, что мы разговариваем... Если услышат, немедленно в камеру. Вы поняли, Фима?
Я принялся демонстративно страдать одышкой.
- Спасибо за угощение, - сказал я, переходя на рысь, чтобы как бы ненароком упереться Олигарху в спину.
Он услышал. Услышал его и я:
- Пустое... У меня полный холодильник. И ежедневно из ресторана Дворца Республики горячее... Я сделал два заказа на сегодня. Но это пустое. Я могу помочь вам...
Мы протрусили мимо дверей, возле которых стояли два прапора в тулупах. На противоположном конце колодца я спросил:
- Каким образом?
Мы обходили бывшего авиатора. Обгонять разрешалось. Не разрешалось менять направление или перемещаться плечом к плечу. Рысь отдавалась в побитых боках. Но я забыл о боли и сбился с ноги, когда Олигарх сообщил:
- Достать копии документов, за которыми вы приехали в Алматы.
Артиллерийского генерала мы обошли ещё быстрее, а заодно и высокого с интеллигентным профилем казаха в распахнутой замшевой дубленке. Мой бараний тулупчик, шапчонка с ушами, штанцы с люстриновой ниткой и матерчатые ботинки с молнией выглядели в этом тюремном салоне высокой моды сущим хламом. Хлам, выданный Ляззат, определенно принадлежал кому-то из третьесортных прихлебателей на вилле Ибраева. Так что мое место в избранном обществе, если принимать по одежке, было последним.
- Каким образом? - подхалимски повторил я вопрос, чтобы скрыть свое (отчего бы не сказать и правду?) замешательство.
Олигарх успел развить свою мысль до конца круга:
- Матвей мой зять. Женат на дочери от первой жены.
Через пару-тройку шагов я сообразил, что Матвей - это Матье.
- Ну? - спросил я.
- Что - ну? Вы хотели встретиться. Вот и встретились, - сказал он.
- Господи помилуй, вы что же, велели Ибраеву меня засадить сюда ради этого разговора?
Он и на этот раз успел ответить:
- Так получилось. Вас уже пасли до встречи с Мотей...
- Последние две минуты! - заорал прапор от дверей. - Организованно! Слушай меня-я-я! Все-е-ем! Стоять!
- Мне нужна только одна помощь, - сказал я. - Чтобы вырваться на свободу.
- Свободы я вам обеспечить не могу, - сказал Олигарх. - А документы да...
- На-а-а-а... ле-е-е... - затянул прапор, окутываясь паром, вырывавшимся из его луженой командирской глотки, и оборвал: - Ву! К двери, ша-а-а-а-гом ма-а-а-арш!
Вряд ли прапор в пару мог заметить, что мы разговариваем, и я быстро сказал:
- Хорошо. Пусть э-э-э... Мотя готовит подлинники. В крайнем случае, за ними явится вместо меня другой.
- Мне кажется, ваш дублер уже появился...
Дверь распахнулась перед нами.
- Спасибо за прогулку, - сказал я Олигарху.
- Не за что, - удивленно ответил прапор, мимо которого мы втягивались в коридор один за другим, по очереди обметая обувку от снега обгрызенным веником.
Ловушка для шпиона может оказаться крохотной, словно комар или такой же огромной как Ваганьковское кладбище. Временами капкан имеет отчетливо материализованную форму, а временами и, пожалуй, чаще - не осязаем, лишен овеществленности. Это набор самых невероятных и практически незначительных вещей, людей и явлений, угодив в окружение которых, разведчик становится заметен подобно дичи в инфракрасном прицеле ночного охотника. Набор этот имеет знак математической бесконечности и всемогущ как воля Господа нашего. Его составляют мелочи, сыпучая масса мелочей: давно отмененные предметы в школе, которую вы якобы заканчивали, имя нескромной девушки, обесчещенной на первом курсе университета, количество ламп над бильярдным столом в клубе этого университета, родинка на щеке тетушки и мощность её слухового аппарата, а также точная дата, когда вы возили на кастрацию любимого кота жены ротного командира, и как его звали, не командира, конечно, а кота, поскольку на котов послужных списков, в которых это можно подсмотреть, не составляется...
Охотник за шпионом вооружится всем этим. И поинтересуется в непринужденной обстановке, за пивом: "Ну, как там дело было, старина?" А затем, после импровизаций и очной ставки с портретом, скажем, тоже нескромной, но другой девушки, которую шпион, конечно же, опознает, в официальной обстановке тот же человек задаст вопросы иного, формального характера. Затем - заслуженная оценка профессионального мастерства в закрытом судебном заседании и соответствующее повышение на завершающем этапе разведывательной карьеры: на одну или пару ступень на подиум к электрическому стулу. Или, если угодно, выдвижение: к стенке перед расстрельным взводом. В рассуждении пенсии для вдовы шпион провозглашает здравицу в честь нанимателя, то бишь вождя, правого дела или Родины, наконец, и кричит либо - "Включай ток, палач! Да здравствует бессмертное дело Ильича-Рамиреса! Ура!", либо, если пенсия не волнует, - "Целься в сердце, ребята! Прощай, Гваделупа и лоснящиеся мулатки! Огонь!"
Дело вкуса...
Случается, конечно, назначают и пожизненный, а то и многократно пожизненный отдых за решеткой, а потом, глядишь, обменивают. Но обменивают исключительных. А большинство людей шпионского ремесла - серые мыши, чья порода выведена для размножения и жизни исключительно в затхлых подпольях.
Столь весело скорее проповедовал, чем преподавал, в шестидесятых годах на Алексеевских информационных курсах имени профессора А.В. Карташева под Брюсселем Николас Боткин, бывший специальный агент ФБР, эксперт по личностной идентификации.
Подноготная всех людей засыпана под щебнем их собственных историй, говорил он. А всякий шпион - враль. Так что разгребайте его из-под историй и обрящете, если с тщанием и без брезгливости обсасывать всякую мелочевку по выгребным ямам прошлого. И разгребать есть кого. Шпионы всюду. Даже среди ваших друзей сыщется непременно один, а то и два.
Человек, как биологически индивидуальное существо, от рождения обладает отличительными чертами. Быстрее всего стареет и меняется его облик между эмбрионом и шестнадцатью годами. Попробуйте с уверенностью опознать в подростке дитя, с которым вы играли в солдатики, когда ему было, скажем, восемь лет... Затем до сорока, сорока пяти лет личность переходит в состояние собственной мумии, которая в последующем может толстеть или высыхать, но вполне узнаваема вплоть до эксгумации. Так где же взять шпиону-резиденту, если мы берем за основу данное наблюдение, искусственную, выдаваемую не природой, а обществом, идентификацию для себя? Другими словами: легенду-биографию, новые документы, вообще липовое прошлое, да и будущее?
Ответ: в детстве, а именно до шестнадцати лет другого биологически индивидуального от рождения человеческого существа.