- Я директор Булаевского элеватора, - сказал Олег, сдавив мне ладонь, словно в пыточной. - Это на севере тут... Недалеко от России.
- И во имя вольной хлебной торговли требуете экстерриториальный коридор через праматерь славянскую к Ледовитому океану и далее во Францию?
Олег вытащил из зубов трубку, округлил рот, подержал его открытым несколько секунд, громадное нутро колыхнулось, прошло ещё какое-то время, и музыку перекрыл раскатистый хохоток.
- Ну, блин, мать-перемать, - сказал, утихнув, обладатель трубки фирмы "Шаком". - Ну, блин и блин, твою мать... Во дает! А что, нельзя?
Он подмигнул мне. Я ему нравился на этот раз.
Ляззат уже повисла на интеллигентном холеном казахе в золотых очках и лакированных темно-зеленых штиблетах. Остальное между оправой и обувкой было смокингом. Казах сунул короткий нос в её волосы.
- Дочь мою, - сказал Олег, - исключили из университета. Нагрубила ректору, пропускает занятия, плохо учится... Ну, и мальчики всякие...
- Семья должна направлять поведение дочери, - изрек я.
- Семья! Ее мать укандюрила, блин, с кавказским хахалиной... такой, ну Автандил Засадилов, блин... то ли во Владик, то ли в Говнококшайск, я знаю? Я вторую ходку тогда делал, что я мог? Милка, блин, блудлива в нее. Позавчера застукал с её же преподавателем. Сняла втихую люкс в "Туристе", плещется с ним в ванной, зачет, говорит, сдаю, хамски лыбится... А? Каково, блин, отцу, а? Да ещё на мое имя взяла номер, документы и деньги прихватила, а? Блин... Ее мать тоже мои документы и бабки прихватила, а там из общака было... Ладно бы в тихую. Позорит при всех... Гаденыш, конечно, в отхил, я его не запомнил, но потом отловил - по-моему, его, а может, и нет... Ну, этот тип ускакал на лифте. Правильно, блин, в целом-то... Мне репутацию спас.
В первый раз кто-то в этой стране одобрил мой поступок.
- И чем могу помочь? - спросил я.
- Хочу её во Францию отправить, учиться... Помоги, я поквитаюсь... Но это второе. Первое, это дельце для тебя...
Олег вытянул руку в сторону лакированной лестницы, уходившей на второй уровень квартиры, и пола пиджака отошла. Я различил стилизованный под подтяжки холдер для кобуры и пистолетную рукоять. Отнюдь не пошлого "ТТ" или "Стечкина", что-то иномарочное, может и "Беретты".
Проделав два марша лестницы, вдоль которой по стене висели полки с книгами и вазочками для кактусов, а также несколько пестрых картин местных пост - или неомодернистов, пойди разберись, я оказался в просторной зале. С ближайшего дивана на меня в упор смотрел валявшийся в его подушках Матье. Плешивец, вставая, успел допить скотч из своего стакана. Такая у него была и оставалась суетливая манера. Допивать или дожевывать что-то, садясь или поднимаясь.
- Крестный, - проникновенно сказал он по-французски, простирая, иначе и не скажешь, объятья. - Крестный, как я рад, что ты на свободе! Эти сволочи...
- Пошла говнокачалка, - откликнулся по-французски же и Олег. - Мотя, подотри сопли! Давай по делу! Время не ждет...
Я покосился на Олега. Говнокачалка на французском - из капральского словаря. Я и сам, получив галун в Легионе, злоупотреблял словечком. Команда подтереть сопли тоже, бывало, подавалась.
- Время имеет значение? - спросил я по-русски.
- Имеет, - ответил Олег, тоже переходя на родной. - Документы уже у Мотьки. Можно переснимать. И прямо тут. Есть комната для этого... Ну, кабинет хозяина. Там все в порядке, все условия.
Он хохотнул.
- А Ляззат? - спросил я. - Она подметит мое отсутствие... Что сказать? Ибраев не промах...
- Не бздо, папаша, - сказал Олег. - Она не ибраевская. Она мужняя... Где бы не служила, блин... Ясно? Слова не скажет. Она тебя пасет, Ше... Шемякин... Я правильно сказал? Как мужняя жена... Иначе бы тебя здесь не было теперь. Ибраев - это Ибраев, а Жибеков - это Жибеков. Запомни, а понимать не нужно, ты не местный, обойдешься...
- Но если она пасет меня столько дней и именно под недремлющим оком Ибраева...
Повторилось: рот хлеботорговца побыл пару секунд открытым, колыхнулось чрево и пророкотал хохоток.
Мне кажется, я понял причину веселой иронии. Усман Ирисов служил в криминальной полиции, сотрудничать с национальной безопасностью его вынуждали, дочь он устроил в свои органы, в другие бы и не смог. Значит, она пасла меня не от конторы Ибраева? Значит, она пасла меня "как бы вроде" от конторы Ибраева, потому что её муж, назовем его как он того желает Иван Иванович, по мне же удобнее - Олигарх, связан какими-то отношениями с Ибраевым? И только? Значит, Ляззат возила меня в "Евразию" действительно на показ полковнику Жибекову, прикрывшись предлогом экипировки... Более того, если Матье явился с документами сюда, то Жибеков, что называется, в доле с ним, а также Олигархом, обещавшим показать подлинники.
Логическая цепочка вытягивалась.
В ибраевской программе посещений ресторанов, кафе и ночных клубов встреча с Жибековым не предусматривалась, потому что программа составлялась в ведомстве, не совсем, мягко говоря, бывшим в ладах с жибековской службой. И явление мое Жибекову с мадам в торговом комплексе "Евразия" устроила Ляззат Ирисова, дочь Усмана Ирисова, мента, по приказу Жибекова и в тайне от Ибраева. При этом с ведома своего мужа, Олигарха Ивана Ивановича и его зятя, моего крестного Матье. Ляззат, таким образом, вторая жена или какая там по счету у Олигарха...
Подполковник национальной безопасности Бугенбай Ибраев получил сигнал от своей "наружки", куда завезла меня Ляззат экипироваться и какая ментовская шишка слоняется в том же месте и в то же время. Он прискакал в торговый комплекс, повинуясь инстинкту собственника: это ему, только ему, подполковнику Ибраеву, запродал меня, экзотическую птичку, московский полковник Шлайн. И когда я не пошел на открытое подтверждение этого и не принял в присутствии Ляззат подарочную папаху, избил меня снова и специально при людях. При людях Жибекова, которые, конечно, там оставались. Избив тем самым по сути Ляззат, поскольку она, пойманная с поличным на том, что приводила меня показывать Жибекову, защитить меня не могла. На Востоке это называется прибить собаку, чтобы наказать хозяина.
Странная складывалась все-таки диспозиция...
Офицер национальной безопасности намеревался использовать меня по поводу каких-то транспортов с наркотиками. Офицеры криминальной полиции по поводу продажи государственных интересов коррумпированными чиновниками за границей. А полагалось бы, как я себе представлял, наоборот.
Эти рассуждения не мешали мне просматривать документы, вытянутые Мэтью из пластикового конверта с фирменной меткой "Булаевский элеватор". Вот где, значит, они хранились... У выхода с лестничного пролета Олег покуривал свою "Шаком".
Я перекладывал бумаги, зажимая между пальцев концом своего галстука. Полагалось бы, конечно, работать в резиновых перчатках...
Господи, это были подлинники. Господи, это был товар, вместе с которым, и только с ним, Шлайн вытащит меня из золотоордынского плена... Без копий этих документов я ему не нужен. Вообще и навсегда никому не нужен. Когда я проверну ибраевский бизнес где-то, где мне укажет Ибраев, и вернусь, а я вернусь, потому что подполковник держит Колюню на прицеле, Ефим Шлайн оставит меня догнивать в казахской тюряге за шпионаж. Если при мне не будет этих документов. И поступит так не по причине, как говорят юристы, порока воли. Без неотрывных от моего тела копий документов, у Шлайна не будет формального основания испрашивать у начальства разрешения на мое вызволение. Из дерьма, куда Шлайн меня засадил без ведома или с ведома, не имеет значения, этого же начальства.
А сканер "Хьюлетт-Паккард" тип "Скэн Шейп девятьсот двадцать" разломан в остервенении "наружкой" Ибраева.
Ну, что тут поделаешь?
- В этих хоромах есть компьютер со сканером? - спросил я.
- Есть фотоаппарат, - сказал Олег.
- С пленкой?
- Обычной... Сейчас посмотрю. Вот, блин... Не подумали. Я понял так, что просмотреть и переписать что нужно!
Он хлопнул за собой массивной дверью, вделанной в стену между полками с бутафорскими книгами. Удивительно, что не приложил электронную карту к обоям, после чего отодвинулись бы золоченые тома собрания сочинений, скажем, Аль-Фараби, за которыми простирается подземный ход в президентский дворец.