Ни на секунду не прекращая своего монотонного монолога, он ласково приподнял верхнюю часть тела Тодда, который тотчас лишился всей силы сопротивления, потому что сопротивляться уже не было надобности, оставалось лишь молча подчиниться заботе доктора.
– Что… со мной… произошло? – наконец вымолвил Тодд.
– Для начала давайте устроимся поудобней на кровати, – произнес Берроуз, – а потом уже обо всем поговорим.
Тодд ощутил, как сестра сменила под ним подушку, после чего доктор Берроуз опустил его голову с той же осторожностью, что и приподнял.
– Вот так. Теперь удобнее? – спросил Берроуз.
Лишившись поддержки его ласковых рук, Тодд внезапно почувствовал себя осиротелым, словно ребенок, которого неожиданно оставили родители.
– Я хочу, чтобы вы немного отдохнули, – продолжал Берроуз. – А после того как вы немного поспите, мы поговорим.
– Нет… – сказал Тодд.
– С вами будет рядом ваш брат Дональд.
– Я здесь, Тодд.
– Я хочу поговорить сейчас, не откладывая. Сейчас. Донни! Задержи его.
– Хорошо, малыш, – произнес Донни тоном человека, который отвечает за свои слова. – Доктор Берроуз, не уходите. Прежде ответьте на его вопрос, док.
– Ну что ж, как говорится, дело прежде всего, – начал тот. – Если вы волнуетесь насчет своих глаз, уверяю, с ними все в полном порядке. Повязку вам придется носить, только пока не заживут веки.
– Но вы мне не говорили, что я проснусь в темноте, – возразил Тодд.
– Да, не говорил, – согласился Берроуз, – потому что операция прошла не совсем так, как мы планировали. Но если вы помните, я вам объяснял, что по ходу дела почти всегда приходится кое-что изменять. Жаль, что меня не было рядом, когда вы проснулись.
Теперь, успокоившись, Тодд вспомнил, что в докторе его что-то раздражало. Прежде всего, его голос: фальшивый basso profundo, с помощью которого тот тщательно старался скрыть свою изначально женственную стать и подчеркнуть атлетические пропорции тела – разумеется, искусственно созданного тела. Доктор являл собой ходячую рекламу собственного ремесла. Ему стукнуло по меньшей мере пятьдесят пять, но кожа у него была гладкая, как у ребенка, руки и грудь – накачанные, как у культуриста, а талия тонкая, как у стриптизерши.
– Просто скажите мне правду, – настаивал Тодд. – Что случилось? Я уже взрослый мальчик и смогу с этим справиться.
Наступила гнетущая тишина. Тодд ждал.
– У нас появились незначительные осложнения в связи с вашей операцией, – наконец признал доктор. – Вот и все. Я все уже объяснил вашему брату. У вас нет совершенно никакого повода для волнений. Просто вам придется несколько дольше…
– Какого рода осложнения?
– Думаю, пока не следует об этом говорить, Тодд.
– А я так не думаю, – отрезал Тодд. – Черт побери, в конце концов, это мое лицо. И я должен знать. Скажите же мне наконец, что происходит. Только не надо юлить. Я этого не люблю.
– Скажите ему, док, – тихо, но твердо произнес Донни. Прежде чем ответить, доктор глубоко вздохнул.
– Вы помните, – наконец заговорил он своим неестественным голосом, – во время предварительной консультации я вас предупреждал, что в редких случаях у пациентов возникает непредвиденная реакция на химические препараты. Боюсь, это имело место в вашем случае. Возникло критическое положение, как я уже говорил, совершенно непредсказуемое, что, очевидно, явилось реакцией организма на аллерген. Однако я нисколько не верю в то, что это может повлечь за собой далеко идущие последствия. Вы вполне здоровый человек. Мы надеемся на довольно быструю регенерацию эпидермиса…
– Что, черт возьми, это значит?
– То, что твоя кожа скоро зарастет, – раздался голос Донни, который своим протяжным техасским наречием внес теплую струю в разыгрываемый хладнокровный фарс.
– О чем вы говорите?
– О результате примененной нами процедуры. Я вам говорил об этом во время нашей предварительной беседы. Кроме того, это описано в литературе, которую я вам дал…
– Я ее не читал, – признался Тодд. – Я доверял вам.
– …Операции, которые мы применяем, можно сравнить с контролируемым процессом химического горения, в результате чего подвергаются изменениям соединительная ткань, или дерма, и эпидермис. В течение ближайших сорока восьми часов поврежденная старая кожа отторгается и естественным путем образуется новая, здоровая кожа с прекрасными характеристиками. Пациент становится, словно только что родившийся младе…
– Расскажите ему все, – на этот раз медоточивые излияния доктора прервал Донни; судя по его тону, он весь кипел от гнева. – А если не расскажете сами, это сделаю я. – И, не оставляя Берроузу выбора, добавил: – После операции ты отключился, малыш. Впал в кому. На целых три дня. Вот почему они послали за мной. Испугались. Я пытался переправить тебя в приличную клинику, но эта сучка Максин – так, кажется, ее зовут? – мне не позволила. Сказала, что ты должен остаться здесь. Сказала, будто боится, что пресса пронюхает насчет твоей операции.