Такую же картину отец Михаил предполагал и в отношениях между многими государствами; картина эта омрачена была тем, что многие небольшие, возможно, с преобладанием добра в душах своих подданных, государства вынуждены были из страха перед нападением своего более дурного, нежели доброго, соседа вступать в международные военные блоки и тем самым отягощать чаши весов, на которых устанавливалось всемирное равновесие зла, — подобно тому, как честный, но недалекий обыватель голосует за бесчестную партию, чтобы уравновесить другую, еще более в его понимании бесчестную.
Итог отца Михаила был таков. Мир (и Мiр, и мир) в значительной степени — никто не может сказать, какой, — держится равновесием зла. Исторический опыт, наука и здравый смысл показывают, что мир, поддерживаемый равновесием зла, как состояние в принципе неустойчив и исторически долго сохраняться не может. Если он на значительной (а в дальнейшем достаточно будет и незначительной) части Земли нарушится, то при существующих и грядущих орудиях уничтожения человеческий род прейдет. (Заметим в скобках, что отец Михаил был в исповедовании Писания чистым “евангелистом”: он и откровение Иоанна — Апокалипсис, исходящий от Бога, — за Откровение не признавал: он допускал “человеческий” Апокалипсис.) Если в Мiре не уменьшится количество зла, если мир будет держаться более равновесием зла, нежели преобладанием добра, — этот Мiр погибнет. Бог не спасет; даже Блаженный Августин признавал: “Бог мог создать нас без нас, но спасти нас без нас он не может”. Его антипод, великий Пелагий, в своей ереси выражался более энергически: “Человек сам грешит, сам спасается” (отец Михаил был более с ним согласен; по первому возглашению православного чина — анафема). Две тысячи лет назад, когда самым страшным оружием была стрелявшая обломками скал баллиста, Иисус прозревал, что спасти человечество от самого себя может только уменьшение зла в душах и поступках людей, и заповедал: не делай зла и не противься злому, — то есть не делай зла никому. И лишь на первый взгляд может показаться, что заповедь непротивления лишняя, что предшествующие заповеди, в которых Он говорил “не делай зла” и перечислял, что такое зло, уже есть закон жизни, истребляющий зло: не делайте зла — и не будет злых. Но Он все-таки дал последнюю, абсолютную и всеохватывающую: “но если кто-то не послушается Меня и сделает тебе зло, ты все-таки не делай зла, не умножай своим злом общее зло, и тогда ты — и, есть надежда, весь мир — спасетесь”.
Отец Михаил был глубоко удовлетворен этими своими рассуждениями: он дошел своим разумом до ratio legis великой заповеди Христа, венчающей Божественное учение! Конечно, отец Михаил был удовлетворен тем, чем ни один неверующий или полувер нисколько не удовлетворился бы. Он сам не мог не поставить перед собою вопрос: как эту заповедь исполнять? Правда, ему, в отличие от неверующего или полувера, было совершенно ясно, во-первых, то, что эту заповедь надлежит исполнять (а как можно не исполнять заповедь?!!), а во-вторых, то, что в абсолютном большинстве случаев жизни абсолютного большинства же людей эту заповедь легко исполнять. Вместо исторжения “ока за око и зуб за зуб” не противиться злому — в обыденной жизни означало лишь то, что не надо ругаться в ответ, если тебя обругали в троллейбусе; не надо лезть в драку, если тебя толкнули на улице; не надо преследовать упреками сослуживца, если он не отдал тебе десять рублей; не надо бросать мусор на дачный участок соседа, если он набросал на твой; не надо увольнять подчиненного, если он говорит о тебе дурное, и т.д. и т.д. То есть не надо противиться злому, делая ему зло (тем более, что в абсолютном большинстве случаев он не такой уж и злой), — не надо (для неверующих и полуверов) уже потому, что тебе самому лучше будет: перевести через дорогу старуху несравненно приятнее и (для совсем уже прагматиста) полезнее, чем ударить обидчика по голове: в первом случае ты испытываешь удовлетворение ласковое и покойное, во втором — нервическое и злобное, а нервность и злоба располагают к разрыву сердца и апоплексии.