Выбрать главу

Медвежонок стоял, покачиваясь из стороны в сторону и судорожно глотая воздух. Одежда была вся изодрана. Кровь струилась у него по груди и ногам. Он наклонился и, набрав по целой пригоршне снега, растер им раны. Драло сильно, но кровь пошла медленнее. Хорошо, что драло. Это хороший знак.

Он вытащил нож из тела кугуара и вытер его. Отвязал от лука тетиву и, стянув ею передние лапы зверя, потащил его по каньону, оставил неподалеку от входа в шалаш, где собирался разделать тушу. Вошел в шалаш, достал из запасов кусок вяленого мяса, отправился к выступающим из земли камням, где летом был малинник, и положил мясо на плоский камень.

— О барсук, — сказал он, обращаясь к камням, — знай, тот, что взял твое мясо, мертв.

Он посмотрел в нижний конец каньона. Там были его бизоны. Они вышли из затишного угла. Разрывая копытами снег, они добывали сухие пучки добрых трав, что росли по всей нижней части каньона. Раны молодого быка заживут скоро. Он будет жить и произведет много телят. Добрые будут телята, храбрые сердцем и сильные мускулами, которые достанутся им в наследство от отца. Доброе будет мясо. Их сила станет его силой.

Солнце ярко блестело на снегу и на ближнем каменистом обрыве. Оно победило туманы. Скоро исчезнут четырехпалые следы. Солнце растопит их, и новый снег запорошит места, где они проходили, а весной вырастут зеленые травы, словно следов вовсе тут не бывало. И он сказал окружавшим его камням:

— О барсук. Это добрая клетка:

Свежая зелень оживших трав была ярка и прозрачна. Свежая зелень молодой листвы на деревьях, долго сохранявших наготу, светлела и сверкала на фоне старой темной зелени сосен. Солнце поднималось выше над горизонтом и дольше светило над каньоном. Оно искрилось в летучих брызгах водопада и бегущих волнах родника. Оно дружелюбно обдало теплом Медвежонка, когда он, выбравшись из шалаша, скинул кожаные чулки и набедренную повязку, оставив лишь пояс мужества. Он разбежался и бросился в озерцо побултыхаться и помыться-с чего начинает утро каждый мужчина-шайенн, когда рядом есть вода.

Вода была холодна; она все еще обжигала тело, потому что питали ее продолжавшие таять снега высоко на холмах, которые и не холмы вовсе, а горы. Из-за этого он шумно барахтался и фыркал, коротко отдуваясь. Из-за этого быстро вылез из воды, забегал и запрыгал, чтобы кровь быстрее заходила по жилам, разнося тепло.

Он оделся и поел. Потом отнес кусок мяса на плоский камень среди торчавших из земли камней. Тот кусок, что он оставил вчера, исчез. Уже много дней барсук не спал в часы, когда светило солнце.

Теперь он направился в нижний конец каньона. Каждое утро совершал он этот обход. Миновал отлого поднимавшийся спуск из наваленных камней, который вел к первому уступу и выдолбленным над ним углублениям, поднимавшимся теперь уже над третьим уступом, но не посмотрел вверх. В такую погоду можно вырубать новые углубления, но он даже не поглядел вверх. Дел всегда много. В том, чтобы долбить углубления, нет никакой спешки. Нет необходимости.

Он увидел бизонов, щипавших снова тронувшиеся в рост добрые травы. Он сосчитал их. Вот молодой бык, которого теперь нужно называть старым, потому что среди них он самый старший самец. Затянувшиеся шрамы на его крупной голове — это знаки, которые подтверждали его право быть предводителем стада. Два подрастающих теленка, которые были уже не телята, а годовички, бычок и — потоньше его — телочка. Три старые коровы, рядом с которыми бежали три маленьких теленка; они уже настолько подросли, что сейчас почти что могли прочно держаться на ногах и бодаться друг с другом. Но оставалась еще одна, четвертая, корова, которая, хоть и была очень толстая и большая, не произвела на свет теленка. Она держалась в сторонке, неподалеку от отвесной стены, и что-то обнюхивала на земле.

Он подошел поближе, но не настолько, чтобы спугнуть ее. На земле лежало что-то; их было два, и корова облизывала их, сначала одного, потом другого. Два теленка. Они были поменьше других, когда те только народились, но крепкого сложения — уже пытались встать па свои подкашивающиеся ножки. Скоро они нагонят других в росте. Телята-двойняшки почти всегда выходили здоровые и быстро росли. Добрая мать, самая лучшая мать. Она ждала дольше других, и не зря. Придется ей есть много доброй травы, чтобы хватало молока двум этим резвым телятам:

Трава и листья были свежи и зелены, солнце грело, лили теплые дожди, пища была хороша и разнообразна, дни проносились, и у него всегда было так много дела, и так много часов, когда он на припеке наблюдал в своем каньоне бесконечную изменчивость жизни. Но еще больше было часов, когда он ласковыми ночами, лежа у шалаша, ждал, пока луна не взойдет над стеной каньона и ее нежное сияние не брызнет ему в глаза: И тогда он начал видеть сны.

Он был взбудоражен, и на то не было причины. Он был беспокоен и не знал почему. Он был раздражителен, и внезапно ярость обуревала его, когда не от чего было приходить в ярость. Он мало ел — не было аппетита, и он похудел. Стал есть больше, насильно заставляя себя есть, но и от пищи было мало проку. Он не прибавлял от нее сильной плоти, как прибавляли ее от трав бизоны. Был конец весны, время, когда полнеешь с доброго житья, а он не полнел. Он мало спал, а когда спал, то видел сны.

Сны были неопределенны, и, просыпаясь, он не мог их припомнить. Иногда он просыпался в еще большем изнеможении, чем заснул, и тихо лежал, охваченный странной усталостью. Иногда он просыпался в тревоге и напряжении и, вскочив, расхаживал вокруг тяжелыми быстрыми шагами, гневаясь на все. Он старался припомнить свои сны и не мог. Они ускользали от него, он почти уж припоминал, и тогда они улетучивались. Л потом он ясно видел один сон, и этот сон остался. Это был тот же сон, что он видел во время голодания. Он шел по хорошему месту, теперь-то он знал, что это был его каньон, и перед ним стоял прекрасный вигвам из аккуратно сшитых бизоньих шкур, и он знал, что это его вигвам, и у входа стояла женщина. Та самая женщина, он ясно видел ее, она была молода и все-таки женственна, не красавица, но в ее лице была теплая мудрость и понимание, и она звала его. Он пошел к ней, и она исчезла, и каким-то образом он тоже исчез, и он проснулся, дрожа, словно от сильного жара:

Он сидел на земле, скрестив ноги; наблюдал за плоским камнем и лежавшим на нем куском мяса. Над камнем показались темно-коричневая голова барсука с длинной белой полоской. Барсук увидел его. В маленьких черных глазках, в глубине которых вспыхнули крошечные искры, что-то мелькнуло — узнал. Барсук зашевелился, и вот на камне очутилось все его широкое серо-коричневое тело. Барсук съел мясо — он отощал и выглядел усталым, словно проделал долгий путь и у него было мало еды. И все-таки он съел не все мясо. Он лежал на камне и смотрел на Медвежонка.

Медвежонок сидел совсем неподвижно, солнце грело их обоих, и наконец голова его в дремоте упала на грудь. Барсук смотрел на него, и глазки его ярко блеснули. Он заговорил, и голос его звучал тихо и скорбно.