— Ускоряйте движение до скорости света, и время начнет идти медленнее, — настоятельно советовал он нам, изображая рюмкой космический корабль. — Вы достигнете скорости света и помчитесь сквозь космическое пространство неимоверно быстро. — Он хитро посмотрел на нас. — Понимаете? При скорости света время останавливается. — Он повернул рюмку так, чтобы блик от нее упал на руку Джесси. — Свет никогда не стареет. Посмотри на этот блик, хефе.[2] Перед тобой — сама вечность.
Мы поднялись, Адам обнял меня одной рукой, а другую положил себе на грудь.
— Может быть, этот камень кто-то снимет? Камень, который лежит у меня на сердце.
— Надеюсь, — ответила я.
Джесси на костылях пошел вперед. Шесть футов один дюйм. Мне нравилось, что Джесси такой высокий, и нравилось заниматься с ним любовью. Это было подобно танцу, что-то в голливудской манере, и то, что это случалось редко, приносило мне душевные муки.
Вести машину Адам не мог, и мне пришлось доставить его домой. Затем я повезла Джесси в бунгало на берегу океана. В машине я спросила Джесси о заметках Исаака.
— Я их не видел, — ответил Джесси. — Вроде что-то насчет акций «Файердога». Кто-то требовал перепроверить, отправлялись ли они в «Мако».
— Что ты обо всем этом думаешь?
— «Мако» вкладывала деньги в «Файердог», подобно тому как она инвестировала средства во многие компании. Создание благотворительных фондов, наличные в обмен на хороший пакет акций. Похоже, «Мако» не могла найти документы о передаче акций «Файердог», и Исаак пытался разобраться, куда они подевались.
— И ты думаешь то же самое, что и я?
— Что гибель Исаака отнюдь не случайность? Да.
Шины шуршали по асфальту.
— Почему Адам называет тебя «хефе»? — спросила я.
— Хефе? Наверное, обыгрывает мое имя.[3] Кроме того, когда-то я возглавлял команду пловцов.
Ему не хотелось объяснять то, что было понятно без слов: Адам испытывал к нему величайшее уважение.
В бунгало я включила музыку Марвина Гая. Джесси принял виагру, которая была истинным чудом. Она возвращала ему уверенность в том, что он может заниматься любовью, и радость, которую, казалось, он потерял в результате повреждения позвоночника.
Зажигать лампу в спальне я не стала. Луна хорошо освещала комнату. Джесси знал, чего я хочу, и позволил мне сделать это. Я разделась, расстегнула на нем сорочку и начала тереться о его гладкую загорелую кожу. Он обнял меня за талию. Голубые глаза у него потемнели, он улыбнулся и припал к моим губам в долгом, старомодном поцелуе. У меня заколотилось сердце, чресла заныли.
Он отстранился:
— Ты выглядишь как в нашу первую ночь.
— Нагая и пахнущая текилой?
— Восхитительная.
— Тогда было темно, — возразила я, — ты ничего толком не разглядел.
— Позволь мне польстить тебе, Делани.
Теперь я надолго приникла к его губам.
— Ты чуть не задушила меня. Ты чудесная.
Нет ничего лучше гор в летнюю ночь. Город расстилался по горным склонам подобно сверкающему покрывалу. Блестели звезды, а человек, которого я страстно желала, по-настоящему хотел меня.
Я чувствовала себя школьницей, покинувшей вечеринку, чтобы прокатиться с симпатичным парнем на машине.
В то лето мы работали на одну местную фирму — я проходила юридическую практику, а Джесси был кем-то вроде стажера. Тогда он учился в юридической школе при Лос-Анджелесском университете, и у него были каникулы. Когда я спросила его, почему он никого не пригласил на вечеринку, он печально потупил взор и ответил: «Я одинокий молодой самец с розовой гвоздикой в петлице и пикапом…» Этот ответ навел меня на мысль о том, что он страдает от неразделенной любви к какой-то школьной подружке. Это обстоятельство еще больше распалило мое к нему нежное чувство.
Ночь, острый запах карликового дуба, звезды, шум океана, прохладный бриз… Джесси, снимающий с меня блузку, я, расстегивающая его джинсы, мы оба, прижавшиеся друг к другу у задней дверцы его пикапа…
— Это было что-то волшебное, — вспомнила я. — Потом на моей спине еще долго оставался отпечаток марки твоей машины — «Форд».
— Ты на это никогда не жаловалась. Наоборот, ты сделала мне комплимент, сказав, что моя задняя часть заслуживает приза.
— В самом деле?
— Задница десятилетия, — подтвердил он. — Слова, которые я лелею в своем сердце.
…Я улыбалась ему, ощущая запах океана на его коже, чувствуя, как колотится его сердце. Событие в горах было единственным в своем роде. Всего одним, до того как он попал в аварию…
— Ты не скучаешь по этому? — спросил он.
Черт возьми, его руки касались меня, его глаза смотрели на меня, его бедра прижимались к моим. Сейчас он покачивался, в его сети произошло короткое замыкание, и ничего с этим не поделаешь. Врать ему было нельзя, потому что он хорошо чувствовал фальшь, а я ненавидела правду.
— Конечно, скучаю, — сказала я, касаясь головой его щеки. — Но по тебе я не скучаю, милый мальчик, потому что ты со мной.
Я не сказала того, как я хочу его сейчас — таким, какой он сесть. Как я гнала от себя желание, чтобы он сейчас был здоров, чтобы мы могли повторить то, что было. Хотя бы раз. Терпеть такое было невозможно.
— Ложись со мной, — сказал он.
Мы перебрались на кровать.
Я начала целовать его грудь, возбуждая его губами, зубами и языком. Я наполняла приятным ощущением те места его тела, которые не потеряли чувствительности. Я подняла его руку, поцеловала внутреннюю сторону запястья и продолжала целовать, двигаясь по шее к лицу, к его губам.
— Я люблю тебя, Эван, — сказал он.
— Перестань болтать и начинай целовать меня.
Сначала мне показалось, что меня разбудило дуновение ветра. По кровле скребли ветви монтеррейской сосны. На часах было два пятнадцать.
Но это был Джесси. Он спал рядом, тяжело дыша, крепко сжимая рукой одеяло.
— Нет. Помоги ему, не… — говорил он во сне.
Я потрясла его за плечо. Он весь горел, на лбу выступил пот.
— Джесси, проснись.
Он широко раскрыл глаза и схватил меня за руку:
— Не смей уходить…
— Эй! — Я прижала руку к его плечу. — Это я.
На лице Джесси появились признаки пробуждения, и он отстранил мою руку. Он пристально посмотрел на меня, но я догадалась, что он сейчас видит не меня, а что-то совершенно иное.
— О Боже! — Его грудь то поднималась, то опускалась. Он закрыл лицо руками. — Это была авария. Шум не прекращался. У меня кружилась голова. Надо мной стоял верзила без лица. Он смотрел на меня, желая убедиться, что я мертв.
Я погладила Джесси по голове.
— Потом он пошел к Исааку, но помогать ему не стал, а просто ушел прочь.
— Все прошло, — сказала я.
Но страшное сновидение, подобно ночи, неукоснительно возвращалось.
Он снова заснул раньше, чем я. Около трех часов я встала, чтобы попить воды.
Дом был спланирован так, что из кухни можно было пройти в столовую, а оттуда в гостиную.
Лэптоп стоял на обеденном столе, и экран был виден от кухонной раковины. Джесси забыл выключить ноутбук. Взглянув на экран, я вздрогнула. Там висела цветная фотография. Я подошла к столу. На фотографии из архива «Нью-пресс» был Джесси, стоящий на тумбе во время соревнований по плаванию. Он выглядел чертовски самоуверенным, как это свойственно пуленепробиваемой юности. Под фотографией высвечивались слова: «Жди сообщения».
Мне почудилось что-то омерзительное в этом сообщении.
Я посмотрела на дверь, ведущую в спальню. Я понимала: если сейчас разбужу Джесси, то он разволнуется и не уснет до самого утра. Я вновь уставилась на экран. Можно оставить все как есть; можно отключить компьютер.
Любопытство все пересилило, и я щелкнула «мышкой» по словам: «Жди сообщения».
В ответ выскочило целое послание:
Джесси Мэтью Блэкберн, ты прожил удивительную жизнь. Как тебе понравится, если люди прочитают о ней? Как тебе понравится, если они узнают о тебе все?
Все.
Хочешь, чтобы об этом узнала твоя женщина? Думаешь, она после этого останется с тобой?
Мы тоже сомневаемся.
Я почувствовала себя так, словно откусила кусок алюминиевой фольги.
И не вздумай уходить из этой программы, хвастунишка. Мы скоро вернемся.
Это могло означать единственное — угрозу.
Программа ускоренного просмотра отключилась. Щелк, и она исчезла, компьютер «завис». Когда я произвела рестарт и открыла эту программу вновь, в ретроспективной записи никакого указания на сайт не было.
Я вернулась в постель, но заснуть не смогла.